Религиозни простор значења Гогољеве приче.

Одним из любимейших новогодних произведений является, безусловно, «Ночь перед Рождеством», напечатанное в 1832 году в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», книге, по слову А. Пушкина, «которая заставляла нас смеяться». Популярность гоголевской повести способствовала серии экранизаций, начиная с немого фильма, вышедшего в 1913 году, до всем известной киносказки 1945 года режиссера Александра Роу, названной, впрочем, без упоминания слово «Рождество» – «Вечера на хуторе близ Диканьки», т. к. церковная деятельность в те времена всё еще оставалась под контролем, несмотря на начало работы Поместного Собора, открытие церквей (в 1929 году Рождество официально перестало быть выходным днем, в Киевской епархии в 1940 году из 1710 храмов действовало 2).

Каждый помнит изумительные эпизоды с «полтавскими» хатками-мазанками, тынами и церковью, снятыми, как известно, не в Украине, а на Кольском полуострове, где не было нужды искусственно создавать глубокие снега. Как забыть Пузатого Пацюка (Николай Яковченко) в шароварах, которому искрометно в рот залетают «жирные с сметаною вареники», для съемки чего использовали эффект обратной перемотки, или Солоху, летящую на метле?

Внимание любопытного зрителя будоражил и черт с хвостом, эффектно выполнявший неимоверные высотные трюки. Согласно воспоминаниям, каждый раз, надевая костюм черта, герой (Георгий Милляр), верующий человек, крестился и приговаривал: «Господи, прости меня за это хулиганство!»

Визуальный образ этого персонажа настолько вошел в наше сознание, что многие до сих пор творчество Гоголя, в котором писатель выступает истинным православным христианином, прочно ассоциируют с чертовщиной. Автор, составляя в 1842 году первое собрание своих сочинений, заметил о «Вечерах»: «Всю первую часть следовало бы исключить вовсе: это первоначальные ученические опыты, недостойные строгого внимания читателя…» Однако отринем излишнюю скромность молодого гения и вчитаемся в сам текст.

Диканька. Ясная ночь перед Рождеством. Именно это праздничное время сакрализует активацию инфернальных персонажей мира иного: «через трубу одной хаты клубами повалился дым и пошел тучею по небу, и вместе с дымом поднялась ведьма верхом на метле», рядом активно промышляет черт на тоненьких ножках с узенькой мордочкой, козлиной бородкой, рожками, кругленьким пятачком, острым и длинным хвостом, «которому последняя ночь осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей. Завтра же, с первыми колоколами к заутрене, побежит он без оглядки, поджавши хвост, в свою берлогу». Что же затеял хитрый проказник в ночь накануне Рождества и каковы истинные причины его беззаконного дела?

Он, схватив обеими руками месяц, крадет его, желая отомстить кузнецу, «который черту был противнее проповедей отца Кондрата», потому что, пишет Гоголь, кузнец Вакула был богобоязливым и часто писал образа святых: «и теперь еще можно найти в Т… церкви его евангелиста Луку». Известно, что евангелист Лука является первым иконописцем и покровителем мастеров церковного искусства. Однако самое немыслимое, на что сподобился кузнец, – в правом притворе церкви изобразить святого Петра, в день Страшного суда изгоняющего беса из ада: «испуганный черт метался во все стороны, предчувствуя свою погибель, а заключенные прежде грешники били и гоняли его кнутами, поленами и всем чем ни попало». Страшную месть задумал черт для Вакулы, он и толкал его во время написания, и обсыпал картину золою, но работа была окончена и вделана в стену притвора.

Как же выместить злобу на кузнеце, если остается одна ночь перед Рождеством? Надо украсть лунное светило – и тогда Чуб, отец Оксаны, не выйдет из хаты, следовательно, Вакула не отважится посетить возлюбленную, а если черт напустит метель, то Чуб вернется и отпотчует кузнеца так, что тот долго не сможет малевать его образ. Комический характер черта выписан Гоголем более чем искусно, он выглядит глупцом и недотепой, дедемонизируется, соприкасаясь со сферой земного бытия: перепрыгивает с копытца на копытце, отогревая мерзнувшие руки, и уподобляется кухмистру, «поджаривавшему грешников в аду с таким удовольствием, с каким обыкновенно баба жарит на Рождество колбасу», проворнее всякого франта съезжает по трубе в печку с говорливой Солохой, «черт-бабой», разрывает со всех сторон кучи замерзшего снега, сотворяя метель, и вместе с тем пытается завладеть душой человека, используя демонические уловки.

Вакула, не в силе добиться взаимности «чертовски хорошей» Оксаны, под действием нечистой упрекает себя за грехи и решает утопиться, повелевая отдать всё добро из его скрыни на церковь: «Скажите отцу Кондрату, чтобы сотворил панихиду по моей грешной душе. Свечей к иконам Чудотворца и Божией Матери, грешен, не обмалевал за мирскими делами». В этом фрагменте символично реализуется звучавшее выше риторическое гоголевское: «Когда эти люди не будут суетны» и сказанное запорожцем царице: «Мы… люди грешные. Падки, как и все честное христианство, до скоромного». На полях славянской Библии 1820 года издания напротив 1 Ин. 1:8 Гоголь запишет: «Все грешим». Злые духи используют суетность мирскую («Пусть не доверяет суете заблудший, ибо суета будет и воздаянием ему» (Иов 15:31)), и лишь благоразумие и вручение себя Богу собирают силы и ум человека.

Вакула, вновь испытывая свою пропадшую душу, решается просить помощи у «знахаря» Пацюка, пузатого, будто винокуренная кадь, который, как уверяли мужики, «немного сродни черту», да и «знает всех чертей», между тем, увидев, как тот уплетает скоромные вареники в голодную кутью, набожный кузнец опрометью покидает его дом, чтобы «не набраться греха». Гоголь, опираясь на православные традиции держать пост в канун Рождества до первой звезды, в черновиках сделал примечание: «Вы, может быть, не знаете, что последний день перед Рождеством у нас называют голодной кутьей».

Черт, коварно предвосхищая свои победы посредством лукавых проделок, представляет уныние хромого беса, слывшего среди нечисти в аду первым на выдумки. Небезынтересным является факт записи автором следующего анекдота, имеющего непосредственное отношение к данному эпизоду: «Малороссияне той веры, что в аде хитрее всех и умнее хромой (крывый) чорт. Думаю, всякому малороссиянину известен анекдот про солдата, попавшегося, за грехи, по смерти в пекло и насолившего так крепко чертям, что они не находили никаких средств выгнать его вон. Гурьбою обратил<ись> к крывому чорту, жалуясь: що проклятый москаль усе пыше по стинам хрести та монастыри, так що доброму человеку ни як не можно жить у пекли. Хромой чорт, услышавши, на другой день чуть свет надел барабан, ударил под пеклом зорю. Солдат, услышавши зорю и схвативши амуницию, в одно мгновение выбежал вон, и таким образом избавились черти от такого неугомонного гостя».

Черт при виде сотворенного Вакулой креста, пишет Гоголь, сделался тих, как ягненок. Кузнец решил проучить его за научение грехам честных христиан и использовать для полета в Петербург, прямо к царице. «Помилуй, Вакула! Все сделаю… не клади на меня страшного креста». Символично, что по дороге кузнеца очень забавляло то, как черт чихал и кашлял, когда тот снимал с шеи кипарисный крестик и подносил к нему. Не случайно полет Вакулы-удальца имеет сходство с сюжетами житийной литературы.

Вспомним путешествие Иоанна Новгородского в Иерусалим на бесе (впервые повесть была издана Г. Кушелевым-Безбородко по рукописи конца XVI – начала XVII в. из собрания Румянцевского музея, затем в Великих Минеях Четьих). Архиепископ Иоанн в келье обнаружил беса и осенил его «страшным крестным знамением». А после несносных мук нечистого отпускает его с условием исполнения заветного желания – побывать в Иерусалиме. Сказочный мотив волшебного перевоплощения: черт оборотился в житии в коня («Бѣс же изиде яко тма из сосуда и ста яко конь пред кѣлиею святаго…»), как и в гоголевском тексте, когда кузнец увидел себя на лихом бегуне среди улиц сияющего Петербурга. В хоромах царицы Вакулу привлекает картина – Пречистая Дева с Младенцем на руках: «Что за картина! Что за чудная живопись! Вот, кажется, говорит! Кажется, живая! А Дитя Святое!..», что также вызывает ассоциации с мотивом паломничества Иоанна к святыням Иерусалима, когда герой одолевает огромное пространство.

Примечательно, что Вакула, проспав заутреню и обедню в путешествии за черевичками для Оксаны, размышляет о том, что Бог в наказание за его грешный замысел погубить свою душу, наслал ему сон. Кузнец усмиряет себя обещанием: в следующую неделю принести исповедь и начать бить по пятидесяти поклонов. Именно так он и спасается от уныния – бесовского искушения – и благочестием одолевает зло.

Вакула, по замыслу Гоголя, наказывает черта, называя его «немцем проклятым» (ср. «проклинать», согласно Словарю В. Даля, от церк. «предать анафеме, отлучить от Церкви»), противопоставляя злого духа Церкви как Царства Божьего. «Итак, – резюмирует автор повести, – вместо того чтобы провесть, соблазнить и одурачить других, враг человеческого рода был сам одурачен». Кузнец легко расправляется с самодовольным чертом, посрамляя его.

Каковы концовка повести и участь искусителя лукавого? Архиерей, проезжающий через Диканьку, хвалит Вакулу за церковное покаяние и за намалеванного в церкви черта в аду, «такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо; а бабы, как только расплакивалось у них на руках дитя, подносили его к картине и говорили: “Он бачь, яка кака намалевана!ˮ…»

Преодоление бесовского начала, аллегории зла, ярмарки страстей Гоголь, главный конфликт которого – борьба с чертом (по Д. Мережковскому), усматривает не только в опрощении самого образа черта, смехе над ним, но и в нахождении эффективного противодействия – спасительного креста и победоносной силы Божьей, которые способны вывести человека из вязкой тьмы на свет, когда «снег загорается широким серебряным полем и весь обсыпается хрустальными звездами», а украденный чертом месяц плавно и величаво «поднимается на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа».

Наталья Сквира