О песнику који је „просветлио“ будућег цара Александра II, био наставник Александра Пушкина, увео име Светлане у широку употребу, направио превод Новог завета са црквенословенског и у радионици Карла Брјулова поклонио Тарасу Шевченку писмо да ниjе више кмет.

Юрий Лотман называл Василия Жуковского «самым добрым поэтом в русской литературе», Петр Плетнев величал его «существом утешительным и святым», а Николай Гоголь подчеркивал, что Россия приняла Жуковского «как родного» потому, что «нужно было совершиться внутри самого переводчика многим таким событиям, которые привели в большую стройность и спокойствие его собственную душу, необходимые для передачи произведения, замышленного в такой стройности и спокойствии; нужно было, наконец, сделаться глубже христианином, дабы приобрести тот презирающий, углубленный взгляд на жизнь, которого никто не может иметь, кроме христианина, уже постигнувшего значение жизни».

Твердая вера – нужнейшая потребность человеческого сердца

В дневниках 1813 года Василий Жуковский изложит свой опыт иной сути бытия, бытия с Творцом: «…Я видел перед собою новую жизнь, видел себя тем, чем бы я желал быть… Сердце у меня билось, когда смотрел на чистое небо, и я мысленно давал себе клятву быть достойным своею жизнью Божества, обещающего мне такое счастье в своем мире: я чувствовал необходимость более любить Его, к Нему все относить, ибо в Нем видел крепость своего счастья. Религия есть благодарность. В эту минуту твердая вера представлялась мне ясно нужнейшею потребностью человеческого сердца <...>. Я не боюсь Его взора, и то, чего желаю, Его достойно, есть лучшее, что могу принесть ему в жертву. Истинное достоинство человека в его мыслях и чувствах. Они невидимы для других, но известны Сердцеведу».

В своих воспоминаниях протоиерей Иоанн Базаров, духовник особ царствующего дома, автор многих богословских трудов, в том числе и «Библейской истории, сокращенно извлеченной из священных книг Ветхого и Нового Завета», одобренной в свое время как учебник по Священной истории, писал о Василии Жуковском: «Для него Церковь была святым началом русской жизни. Как при этом случае, так не раз и после говорил он мне с восторгом о величии нашей Православной Церкви, которая, по его мнению, выражается особенно в ее искренности. Он любил сравнивать ее с Римско-католическою и был очень доволен, когда раз в разговоре о сем предмете я выразил ему характеристику этих двух церквей в коротких словах, сказав, что Церковь Римская есть суровая госпожа для своих поклонников, тогда как Церковь Православная есть нежная мать чад своих. Любимым автором его в этом отношении был Стурдза. Всякий философский взгляд на православие занимал его чрезвычайно. Так, уже в последний год своей жизни он обратился ко мне с просьбою перевести для него на немецкий язык одну рукопись, в которой неизвестный автор с силою самого глубокого убеждения выставляет всю возвышенность и чистоту учения Православной Церкви. ‟Рукопись эта, – писал он ко мне от 29 ноября (11 декабря) 1851 года, – по своему содержанию достойна того, чтобы издать ее в свет; но если в ней заключаются такие места, которые не согласны с учением нашей Церкви, то на такие места нужно сделать возражения, дабы вместе с истиною не пустить в свет заблуждения”. Рукопись эта была мною переведена, но смерть Жуковского не дала исполниться его желанию видеть оную напечатанною».

Православие как источник, оживление и хранение нравственности

Именно религия, по мнению Жуковского, является конструктом целостности и гармонии земного бытия: «Религия истинная и нравственное совершенствование одно и то же: кто возвышает душу свою, тот сближается с Богом». И это сближение, был уверен поэт, должно осуществляться посредством «мысли, чувства, долга».

Будучи христианином, устремленно поднимающимся по лестнице добродетелей к небесному, Жуковский, характеризуя европейскую жизнь того времени как «безверие», стремился назидать современников в истине православия, ратовал за «живую веру» и сохранение смыслов учения Христа: «Самое необходимое для сохранения нашего чистого православия состоит в том, чтобы не вводить никаких самотолкований в учение нашей Церкви: авторитет ее должен быть без апелляции. В этом отношении должна действовать одна вера, покоряющая разум. С другой стороны, этот покорный разум должен вводить веру в практическое употребление жизни; без этого введения веры в жизнь не будет живой веры. Вот чего бы я желал для большего, действительнейшего распространения чистого православия, дабы оно, проникнув все действия ежедневной жизни, было источником, оживлением и хранением нравственности домашней и публичной».

Такие вопросы, как вера, жизнь и смерть, покаяние и пути к перерождению, неоднократно поднимаются в творчестве поэта. Среди стихотворных переложений Жуковского многие на библейские темы («Повесть об Иосифе Прекрасном», «Египетская тьма», «Смерть Иисуса», Первое и Второе переложение Апокалипсиса). Его дневники 1840-х годов испещрены заметками религиозного содержания, молитвами, богословскими сентенциями, в которых наблюдаем строжайший самоанализ. В 1850 году поэт сообщит П. Плетневу о том, что с целью введения веры в «практическое употребление жизни» сделал перевод Нового Завета со славянского языка, а 19 декабря заметит: «По моему направлению философическому я строгий христианин; я теперь вполне убежден, что не может быть другой философии, кроме христианской, то есть кроме основанной на Откровении. О разных исповеданиях я не спорю; по моему глубокому убеждению, я принадлежу православию и наиболее утвердился в нем последнее время жизни…».

«Меня ждет ад; я ничего иного не заслужил…»

В этот же период появляется стихотворная повесть «Капитан Бопп», повествующая о том, как мальчик-юнга спасает «недоброго» капитана от морального упадка, читая ему Библию и молясь о нем. Это творение, по мнению Ц. Вольпе, «перевод католической брошюры, изданной Парижским обществом религиозных произведений». Жуковский знакомит нас с грешной натурой искусного капитана, человеком недобрым, притесняющим других.  В структуре повести четко прослеживается библейский сюжет прихода грешника к покаянию посредством вмешательства Высшей силы:

…Наконец
Готов был вспыхнуть бунт и капитану б
Не сдобровать... но Бог решил иначе.
Вдруг занемог опасно капитан…

«Перерождение» капитана происходит с помощью двенадцатилетнего юнги: «непримиримая его душа смягчилась, и в глазах его, дотоле свирепо мрачных, выступили слезы». Кульминационными являются следующие строки:

«Мне тяжело; с моим погибшим телом
Становится ежеминутно хуже.
А с бедною моей душою!.. Что
Мне делать? Я великий нечестивец!
Меня ждет ад; я ничего иного
Не заслужил; я грешник, я навеки
Погибший человек». – «Нет, капитан,
Вас Бог помилует; молитесь».

В дневниках 1805–1806 гг. Жуковский рассуждает: «Что называю молиться? Имея чистое сердце, имея намерения, достойные человека, имея желания, достойные исполнения, возноситься мыслию к Божеству и молить Его для помощи исполнения желаний, намерений и для чистоты душевной. Эти три предмета, кажется, должны составлять главное содержание всякой молитвы – прибавлю к ним требование утешения или подпоры в несчастии. Но утешение и подпора заключаются уже в самой молитве».

«Смиренное, веселое, святое» – такой эпитетный ряд использует автор, чтобы описать лицо капитана перед «перерождением». Одним из путей воскресения грешного человека, по Жуковскому, является покаяние. Исследователи (Ф. Канунова) неоднократно отмечали, что в христианской концепции поэта ключевое понятие скорби, которая, согласно автору, присуща человеку, осознающему свое нравственное падение. И именно посредством страданий (в случае капитана Боппа это болезнь) совершенствуется жизнь на земле, человек приходит к покаянию и перерождению.

Эпилог творчества поэта – незаконченная поэма «Агасфер» (в письмах последних лет фигурирует название «Странствующий жид»). «В ней заключены последние мысли моей жизни», – сознавался Жуковский протоиерею Иоанну Базарову. В основе сюжета апокрифическое предание об иудее, который отказал Христу в отдыхе по дороге на Голгофу. За это был обречен на вечные блуждания и осуждение (сравним с судьбой Каина: «…Ты будешь изгнанником и скитальцем на земле...» (Быт. 4:10–15)).

Поль Гюстав Доре. Вечный жид

Жуковский, согласно исследованиям А. Янушкевича, был знаком со всеми легендами на эту тему. Кроме же библейских текстов, использовал «Церковную историю» Евсевия Кесарийского, Послание к римлянам сщмч. Игнатия Богоносца, «Иудейскую войну» Иосифа Флавия и другие источники.

Среди немецких поэтов сюжетикой Вечного жида интересовался, в частности, И. Гете. Обречение Агасфера, свидетеля земной жизни Христа, на вечные скитания вызывало у автора противоречия. Он, трактуя данный образ в традициях Просвещения, так и не решил вечного вопроса: «За что?». Поэма осталась незавершенной. А как воплощает сюжет об Агасфере Жуковский? Происходит ли перерождение скряги, намечен ли путь из устья греха к свету веры или герой обречен на бессмертие в пожизненных муках, вечное совершенствование до Второго пришествия Христа («Ты будешь жить, пока Я не приду»)?

Агасфер встречается с Наполеоном и рассказывает ему о своей грешной жизни и перерождении с помощью апостола Иоанна, раскрывшего ему образ Царства Божьего (Жуковский работал над поэтическим переложением картин Апокалипсиса около 5 мес.). Наставления апостола «исцеляют» Агасфера, смирение и покаяние выводят на новую жизненную дорогу благодаря Откровению. Квинтэссенция библейской заповеди звучит из его уст:

Моя любовь к ним есть любовь к Тому,
Кто первый возлюбил меня; любовь,
Которая не ищет своего,
Не произносится, не мыслит зла,
Не знает зависти, не веселится
Неправдою, не мстит, не осуждает;
Но милосердствует, но веру емлет
Всему, смиряется и долго терпит.
Такой любовию я близок к людям… (сравним: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает…» (Кор. 13:4–8)). Бунт отчаявшегося героя насыщается всепроникновением Божиим: «Я с Ним, Он мой, Он все, в Нем все, Им все; все от Него, все одному Ему».

Библейский пласт отчетливо проступает в поэме (аллюзии и реминисценции из Книги Иова, картины Апокалипсиса, мотивы темноты, покаяния (само слово встречается в тексте трижды) и др.). Основная мысль произведения – страдания человека приводят его к вере, что является земным блаженством. Само же перерождение у Жуковского тесно связано с темой смерти. Между тем смерть, о которой просит Агасфер, становится для него не злом, а стремлением, блаженством.

Схема перерождения Агасфера, противостоящего демоническому началу, после получения им бессмертия представляется таким образом: греховная жизнь, закон которой «Не веруй, злобствуй, проклинай» → страдания и поиски смерти (стремление утонуть в море, заразиться чумой, попасть в песчаную бурю и т. д.) → покаяние (о. Патмос, апостол Иоанн) → Иерусалим (молитвы) → «перерождение» души.

«Так приведите мне Его, этого святого Гостя»

В понедельник Фоминой недели, когда прибыл вышеупомянутый прот. Иоанн Базаров, консультант по богословским вопросам и духовник, причастить очень больного поэта, между ними состоялся символичный разговор: «‟Ну, теперь нечего делать, надо отложить. Вы видите, в каком я положении... совсем разбитый... в голове не клеится ни одна мысль... как же таким явиться перед Ним?” Произнося эти слова, он [Жуковский. – Н. С.] постоянно хватал себя за голову, как будто действительно его мысли не клеились в ней. Выслушав его, я отвечал: ‟Но что бы вы сказали теперь, если бы сам Господь захотел прийти к вам? Разве отвечали бы Ему, что вас нет дома?” Вместо ответа он заплакал. ‟В святом Таинстве, – продолжал я, – надо различать две стороны: раз человек приходит к И. Христу, ища покаянного душою примирения с ним; в другой раз Он Сам приходит к человеку и требует только отворить Ему двери сердца”. – ‟Так приведите мне Его, этого святого Гостя”, – проговорил он сквозь слезы. Подошла его супруга. Он взял ее за руку и значительно, с расстановкою говорил ей: ‟Вот он (указывая на меня), как полномоченный от Бога, хочет привести ко мне Господа, ко мне, недостойному. Как я буду счастлив иметь Его в себе!”».

Жуковский полагал, что небесное с земным неразлучно, ибо освящает его, да и не может быть ложным то, что ведет душу к Богу, возвышает ее, предавая бессмертию, и верил, что Творец Всемогущий всегда станет «попечительным отцом стремящегося к добру человека», что цель каждого – «извлекать прекрасное из самого себя», несомненно, «в присутствии великого ободрителя, Бога», возгораться «живой верой», способной отрезвить даже тлеющую в безверии Европу, где во главу угла поставлены эгоизм, материализм и «самодержавие ума человеческого».

«Я нынче гораздо сильнее чувствую, что я не должен пресмыкаться в этой жизни; что должен возвысить, образовать свою душу и сделать все, что могу, для других. <...> Мы живем не для одной этой жизни, я это имел счастие несколько раз чувствовать! Удостоимся этого великого счастия, которое ожидает нас в будущем, которому нельзя не быть, потому что оно неразлучно с бытием Бога!» – призывал Жуковский. Вот почему Борис Зайцев, восхищаясь дарованием поэта-романтика, всю жизнь в себе носившего свет, «и тишину, и благозвучие», считал его воистину святым человеком: «Если вспомнить: что это был человек совершенной чистоты и душа вообще ‟небесная”, то ведь скажешь; единственный кандидат в святые от литературы нашей», а 4 февраля 1942 года зафиксировал: «Гоголи и Жуковские за нас заступники. Если бы они живы были сейчас, я сказал бы им: ‟Старайтесь, ради Бога старайтесь, дорогие мои, побольше пишите! Это так нужно”!» 

Наталья Сквира