Церковнославянский или современный – о языке богослужения протоиерей  Владимир Пучков.

Сколько помню себя в Церкви (а это без малого четверть века), столько вокруг темы богослужебного языка велись дискуссии.

В них церковнославянский язык представал проблемой и святыней одновременно. Одни жаждали перевода богослужения на русский язык ради миссии, другие самостоятельно переводили богослужение для успеха катехизаторской деятельности, перед третьими вопросы катехизации и миссионерства не стояли вовсе, они стремились к украиноязычному богослужению по национально-патриотическим мотивам. На противоположном полюсе было едва ли лучше: одни видели в церковнославянском языке чуть ли не догмат, малейшее отступление от которого ереси подобно. Другие в постепенном проникновении в древние формы современных русских слов усматривали признак апостасии, конца времён и рождения антихриста. Третьи были твёрдо убеждены, что церковнославянский язык мы получили непосредственно от равноапостольных Кирилла и Мефодия, поэтому менять в нём ничего нельзя, а коли какие изменения и вкрались, то всё это прежде нас было, не мы придумали – не нам менять.

Очевидно, что полного согласия всех со всеми, возможно, никогда не наступит, однако это не значит, что на тему богослужебного языка можно просто многозначительно молчать. Эта проблема не из тех, которые со временем сходят на нет. Сколько ни молчи, а само по себе не рассосётся. Так что на эту тему стоит и следует говорить.

Сразу поспешу согласиться с теми, кто сетует на непонятность церковнославянского языка. Он действительно непонятный. Для того, кто пришёл в Церковь в первый, второй и даже в двадцать второй раз, язык совершенно непонятен. Точнее, понятны только одно-два слова из каждых десяти. Но стоит человеку начать ходить на службы регулярно, при этом внимательно вслушиваться в чтение и пение, как такая очевидная непонятность в скором времени окажется мнимой. Лично мне в своё время потребовалось буквально несколько месяцев, чтобы на каждые десять слов уже непонятных оставалось одно-два. А это уже не проблема, ведь в контексте понятной в целом фразы непонятные слова понимаются сами собой. Да и вообще, стоит ли бояться непонятных слов? Уверен, не всякий даже постоянный прихожанин с ходу переведёт на русский или украинский язык «Взбранной Воеводе победительная» или «Обаваем обавается от премудра», но разве каждый из нас, грамотных, образованных и начитанных, знает собственный родной язык настолько хорошо, что нет в нём для него ни затруднений, ни неизвестных слов, ни «белых пятен»? Да у нас каждый третий считает, что сластолюбие – это любовь к сладкому и никакое высшее образование тому не помеха. Но ведь разговариваем мы, общаемся и без проблем понимаем друг друга. И так же без проблем, я уверен, способен понять богослужение всякий, кто хоть сколько-нибудь внимателен на службе и проявляет к происходящему в храме мало-мальский интерес.

Впрочем, будем честны, таковы как раз не все. В каждом храме, помимо постоянных и непостоянных прихожан, почти что на каждой службе присутствуют те, кого мы привычно называем «захожанами» – люди, приходящие в храм редко и нерегулярно, чаще по определённому поводу, а то и просто за компанию или из любопытства. Вот именно им непонятно почти ничего. Поскольку никто из них, посетив храм однажды, не намерен пополнять число прихожан, то весь церковный опыт таких людей заключается в том, что они увидят, услышат и почувствуют в своё эпизодическое, недолгое посещение храма. Сразу оговорюсь, я совсем не клоню к тому, что ради таких вот людей богослужение, полностью или частично, всё-таки нужно переводить. Напротив, я убеждён, что подобная мера ничего не решит.

Представьте себе, что Церковь всё же перешла в богослужении на русский или украинский язык. Огромный массив богослужебных песнопений переведён на язык Пушкина или Шевченко и… Ничего в жизни Церкви не изменится. Именно так. Я священник, общение с людьми, приходящими в храм – мои, так сказать, рабочие будни. И по опыту этого общения я могу сказать, что немалая часть приходящих в храм людей общаются на уровне «шо», «га» и «это самое». Они «звόнят», у них кофе среднего рода, а русский или украинский язык для них – две разновидности одного и того же суржика, где вся разница в произношении нескольких гласных звуков и наличии или отсутствии буквы ё. Как думаете, будет ли возвышенное богословие Иоанна Дамаскина на языке Пушкина или Шевченко для них понятнее, чем на церковнославянском? Уверен, что не будет. Поэтому перевод проблемы не решит. Он её, скорее, усложнит. Так что в миссионерских или катехизаторских целях придётся решать, как сделать более понятным уже не один церковнославянский текст, но ещё и русский с украинским в придачу.

Впрочем, из сказанного вовсе не следует, что от неизменности богослужебного языка зависит чистота нашего вероисповедания. Думаю, напротив: каких только новых ересей не изобретали ненароком незадачливые чтецы, впервые читая тексты догматического содержания. Церковнославянский язык, будучи на протяжении столетий языком богослужения, всё это время развивается, в чём-то меняется, а где-то пополняется новыми словами. И не нужно думать, что этим занимаются какие-то злонамеренные обновленцы втайне от глаз людских. Вовсе нет. Язык развивается, и это развитие естественно. Происходит оно в веках, постепенно, но неуклонно. Сложные слова и формы сменяются менее замысловатыми, церковнославянские слова, звучащие как русские или украинские, но имеющие другой смысл, заменяются понятными разговорными. Происходит своего рода адаптация древнего языка к реалиям Церкви нашего времени.

В подобном развитии церковнославянского языка мне и видится разумный компромисс между сторонниками неизменности богослужебного строя и поборниками понятности богослужения. В конце концов, церковнославянский язык давно перестал быть для нашей Церкви просто языком. Он часть древней церковной традиции, этим языком говорит с нами Церковь.

В то же время стоит понять, что Церковь не величественный монумент, а живой организм. И во многом от того, будет ли церковнославянский язык сегодня понятным, зависит, насколько хорошо наша Церковь будет понята.