Прокручивая в очередной раз новостную ленту в «Фейсбуке», я неприятно удивился тому, с какой подчас охотой православные публикуют всякие фразы, выражения и высказывания, оправдывающие грех.

Началось это, конечно, не сегодня. Но ещё пару лет назад представители православного сегмента всемирной паутины хоть немного стеснялись напрямую выказывать сочувствие греху, поэтому публиковали изречения разнообразных философов и классиков. Незаметно классики сменились психологами, ну а сейчас уже и психологов потеснили анонимные житейские мудрецы. Вы наверняка тоже нередко упирались глазами в пост о том, что эмоциональные люди самые настоящие, поскольку не станут плести интриги, а обхамят в лицо. Или про то, что хоть апостол Пётр отличался несдержанным характером, по-настоящему опасен был спокойный и приветливый Иуда. И подписывается всё это (если, конечно, подписывается) соответственно: «житейская мудрость», например, или ещё как-нибудь, лишь бы анонимно.  Оно-то всё, конечно, глупости, каких свет не видывал: если человек, взрывающийся эмоциями по поводу и без повода и тем самым несознательно маскирующий неуверенность в себе, настоящий, то кто же тогда фальшив? Да и апостола Петра ни один евангелист не изобразил взрывным или раздражительным, равно как и Иуду – спокойным.

Однако проблема, повторюсь, не в глупых высказываниях, а в том, что любовью к ним отличаются в том числе и православные. Если вы сейчас захотели спросить, разве православные не люди или не имеет ли каждый право сам решать, что на своей странице публиковать, то я вам расскажу историю из собственной юности.

Воцерковился я в середине девяностых. В то по-своему уникальное и благодатное время, когда приходы и храмы открывались десятками и сотнями, а новообращённые ещё ничего не знали ни про печать с тремя шестёрками, ни, как это было на моей родине, даже про раскол. И, конечно, все или почти все мы, неофиты периода разрухи, были искренними энтузиастами. А уж в новооткрытых приходах таких энтузиастов всех возрастов было более чем достаточно. Приход, в котором оказался я, был именно таким. И вот что интересно: этот энтузиазм, при всех наших неопытности, неотёсанности, неумению чувствовать меру и непонимании элементарных вещей, был на удивление трезвым и сознательным. Мало кого волновали всемирные заговоры и масонские козни, почти никто не интересовался, что делать со скорлупой от яйца или кочерыжкой от яблока после Пасхи или Преображения, а о том, как защититься от чародейства, и вовсе никто не помышлял. Зато нам была интересна история Церкви и догматика, мы зачитывались Игнатием Брянчаниновым и Феофаном Затворником, вполне серьёзно обсуждали прочитанное в «Лествице» или у Аввы Дорофея. Соответствующим образом это сказывалось на нашем поведении. Мы старались спокойно относиться к слабостям друг друга, не гневаться, не таить злобы. Рассказывать о своих обидах и досадах считалось постыдным, а если кто вдруг пускался в осуждение, то, как правило, сам же первым и замолкал. И во всём этом не было ничего особенного, чрезвычайного, уникального. Мы были такими, какими должны были быть, и это воспринималось как само собой разумеющееся. Не пишу об этом как о чём-то достойном особого внимания, я прекрасно знаю, что таких общин немало и сейчас. И в наше время существуют такие приходы, где у обычных прихожан есть чему поучиться, в том числе духовенству. Впрочем, речь не совсем об этом. Время шло, каждый со временем пошёл своей дорогой, но те, кто продолжил церковную жизнь, вскоре столкнулся с целым рядом открытий. Их все я объединил для себя под одним определением: «оказывается, так можно».

Так уж устроен неофит, что в каждом человеке с большим стажем церковности, чем у него, склонен видеть более опытного и искушённого в духовной жизни христианина. Это теперь каждый из нас знает, что Церковь – сообщество не праведников, а кающихся грешников, а поначалу, сталкиваясь с совсем уж грубыми проявлениями страстей у постоянных прихожан и верующих, проживших в Церкви годы, неофит зачастую говорит себе именно эту фразу: «оказывается, так можно». И вот с этого, с позволения сказать, открытия новоначалный постепенно начинает превращаться в «профессионального православного», а проще говоря, деградировать до уровня человека, совершенно спокойно сочетающего в себе ревностную приверженность внешним формам благочестия с потаканием самым грубым и отвратительным страстям.

Не согласны? Что ж, вспомните, разве не видели вы когда-нибудь, как благообразного вида прихожанки в платочках-юбочках и молитвословами в сумках ругаются между собой ничуть не лучше, чем базарные торговки? Или никогда прихожане вашего же храма не пересказывали вам сплетен? Или не ловили брата во Христе на лжи? Или не становились свидетелями, как благочестивый бородач отчитывает попрошайку, требуя от того не просить, а идти работать? Так это, скажу я, оно и есть – ложное благочестие во всём своём безобразии. И именно так называется то, когда православные скандалят в очередях, кляузничают на ближнего, ездят в транспорте зайцем, плетут интриги, лелеют обиды и воздают злом за зло.

Знаю, возможно, кто-то не прочь меня одёрнуть и напомнить про человеческое несовершенство, про то, что все мы грешны, и про «кто без греха – первым брось камень»… Однако не спешите. Церковь – действительно врачебница. И христиане не святые, не праведные и не достигшие совершенства при жизни. Но вспомните, пожалуйста, то, о чём мы так любим говорить, о чём даже я уже успел вспомнить несколько строчек назад. Церковь – это сообщество кающихся грешников. И главное слово здесь – кающихся. То есть работающих над собой, желающих измениться, исправляющихся. Я не открою Америку, если скажу, что исправление себя начинается с самых грубых, явных и безобразных грехов. Пришедший ко Христу, прежде всего, искореняет наиболее мерзкое и вредное: уже новоначальные христиане не блудят, не делают абортов, не присваивают чужого. Затем приходит черёд менее страшного, но не менее грубого: внешних проявлений гнева, зависти, жадности, осуждения, лукавства, злопамятства, похотливости, тщеславия. И лишь после этого человек подходит к тому, что коренится глубоко в душе.

Помните 69-е апостольское правило: «аще кто… не постится во святую Четыредесятницу, или в среду, или в пятницу… да будет отлучён»? Смысл его понятен и прост: пост – едва ли не минимально посильное человеку усилие и тот, кто это усилие над собой не способен проявить два раза в неделю плюс ещё сорок дней в году, не прилагает для своего исправления никакого усилия вовсе. Какой же из него христианин? Примерно то же самое и здесь: если человек гневлив, вспыльчив, склочен, если он лицемерит, лжёт, клевещет, если он не проявляет ни малейшего желания исправить хотя бы внешнюю сторону поведения, то в чём же состоит его работа над собой? Увы, христианина из такого человека не сделают ни платок, ни борода, ни поездки по монастырям, ни акафисты.     

Христианин – это тот, кто непрестанно трудится над собой. Тот, кто себя контролирует, тот, кто никогда не скажет себе «можно» перед лицом греха, в особенности греха грубого и демонстративного. Об этом стоит помнить, в том числе и сидя у монитора. Ведь, помимо всего прочего, христианин – христианин всегда и всюду. И в интернете.

Протоиерей Владимир Пучков