Из грязи инстинктов в Божественное бытие. Герман Гессе: человеколюб vs предатель. Часть 2

Немецко-швейцарский писатель о душевных болезнях военного времени, о сокрушении его «идолов», о тайне человеческого бытия.


Продолжение, начало здесь.

Герман Гессе отстаивал служение духу как неотъемлемое условие совершенствования природы человека, уверяя, что святость и предназначение души человеческой одинаковы на всем земном шаре. Современное писателю состояние общества, охваченное войнами, по его мнению, спровоцировали две душевные болезни: мания величия, которой страдает техника, и мания величия, которой страдает национализм. Именно они и сформировали очертание мира и его самосознание. Следовательно, основополагающая задача духа состоит в сопротивлении этим болезням, чему, сознается Гессе, и посвятил свою жизнь.

Процесс совершенствования ума и души, по писателю, не является утомительным путем к ограниченным целям, а представляет собой «расширение нашего кругозора, обогащение нашей способности жить и радоваться жизни». Такая трактовка распространяется Гессе на смысл жизни в целом и на суть духовной жизни, поэтому и процесс познания посредством, в частности, чтения он называет «вратами святилища духа».

В свете концепции бытия слова важное значение для прояснения нарративной оптики приобретает сравнение Гессе литератур. Так, русская словесность, по мысли автора, мотивируется «потоком душевности, изначально христианской любви, по-детски непоколебимой жажды искупления», чего не хватает европейской. Отстаивая «культуру души» и видя в объединенной Европе лишь подготовительную ступеньку истории человечества, Гессе отмечал, что миром будет править европейский дух с присущим ему методическим мышлением, однако вскоре возникнет потребность в духовности и религиозных ценностях, характерных для русских и азиатов: «Национализм не может быть идеалом – это особенно ясно теперь, когда нравственные устои, внутренняя дисциплина и разум духовных вождей с той и другой стороны проявили полнейшую несостоятельность. Я считаю себя патриотом, но прежде всего я человек, и, когда одно не совпадает с другим, я всегда встаю на сторону человека. Гёте сказал Эккерману: “На самой низкой ступени культуры Вы найдете самую сильную и ожесточенную национальную рознь. Чем ниже ступень культуры, тем сильнее и ожесточеннее национальная ненавистьˮ».

Следовательно, Гессе, как апологет слияния культур Запада и Востока, усматривал именно восточное начало в русской ментальности и был убежден, что «закат Европы» близится из-за того, что души человеческие исполнены хаоса, в котором слились добро и зло, красота и уродство, свет и тьма. Соответствующим аксиологическим измерением отмечены также задачи каждого – различить эти категории, руководствуясь, прежде всего, совестью как способностью человека отвечать перед Богом. «Она все время, даже в глубочайшем несчастье и крайнем смятении, держит открытой узенькую тропку, которая ведет не назад, к обреченному на гибель миру, а через него к Богу», – пишет Гессе, реконструируя с помощью концепта «совесть» универсальную модель падения человека и возможность его возрождения: «Труден путь, ведущий человека к его совести, почти все преступают ее законы, противятся ее власти, тяжко обременяют себя и гибнут от ее угрызений, но для каждого в любой миг открыт тайный путь, который наполняет жизнь смыслом и облегчает смерть. Одни до тех пор неистово грешат против совести, пока не пройдут через все круги ада и не осквернят себя до предела, чтобы в конце со вздохом облегчения осознать заблуждение и пережить минуту душевного преображения». Гессе отождествляет совесть с путём нахождения собственного «я»: «Колебание, метание туда и сюда между человеком реальным и возможным, человеком мечты, – это то же самое, что религии изображают нам как отношение между человеком и Богом».

Одним из источников, которые автор считал манифестацией вечной мудрости, было библейское слово. В «Письмах по кругу» фигурируют упоминания о священной книге («стих в Библии… поневоле завладевал мной»), о библейских праведниках («Иов представлялся мне братом») и т. д. Порой Гессе цитирует важные для него фрагменты Священного Писания, постулируя и углубляя суть истин, формирующих его ценностный универсум: «Это было изречение, случайно прочитанное мною в одной книге, старая фраза, которую я давным-давно знал и помнил наизусть. Но теперь оно звучало по-новому, оно звучало во мне. Царство Божие внутри нас. Я опять получил что-то, чему могу следовать, чем руководствуюсь, чему отдаю свою кровь. Это не желание и не мечта, это – цель»; «Потом я прочел несколько строк в той книге, где есть Нагорная проповедь и где звучат возвышенные, древние, насущнейшие для нас слова: “Не убий!ˮ». Мир изменчив, уверен писатель, но высшая правда константна, поэтому то, что испытывали души Лао-цзы и Иисуса, нельзя отменить переживаниями отдельного человека.

Гуманистическая перспектива, которой руководствуется Гессе, тесно связана с наследием духовным, ведь, по убеждению автора, и музыка Бетховена, и слова Библии говорят об одном и том же, ибо «это были воды из одного источника – из того единственного источника, откуда приходит к человеку добро». Вот почему неумение завершить войну мыслитель проецирует на греховную ипостась – затмение «гордыней рацио» и упадок культурного бэкграунда как следствие: «Вы слишком мало слушаете музыку, слишком мало читаете Библию и великих писателей», а искусство маркирует как попытку компенсации несовершенств жизни, превращения их в «победы духа».

Гессе, считая себя «не сторонником твердого, четко сформулированного учения, но человеком становления и поисков», был убежден, что истинная жизнь, достойная человека, среди духа, порожденного веяниями времени, невозможна. Поэтому логично, что его поиски стержневых методов совершенствования духа вместе с соблюдением «законов человеческого рода, которые существуют тысячелетия» были стимулированы в том числе Библией. К слову, стиль писателя в отдельных письмах сродни догматическому нарративу «утвердить в голове читателя порядок всего»: так, обращаясь к государственному министру, автор считает, что именно голос Священного Писания поможет ему увидеть тщетность иллюзий войны, может сделать его «видящим и слышащим»: «Мне бы очень хотелось, чтобы в один из этих дней Вы как-нибудь в минуту покоя прочли бы притчу Иисуса».

Подобные смысловые параллели транспонируются в глубокое убеждение Гессе, что «Бог существует и что Бог этот живет в вашем сердце и там вы должны искать его и беседовать с ним», и в возможности внутреннего перерождения: «Всякая вещь на этой земле имеет две ипостаси, одну – “от мира сегоˮ и другую – “не от мира сегоˮ. Всё, что вне нас, может стать врагом, опасностью, страхом и смертью. Но лишь когда понимаешь, что все это “внешнееˮ – не только предмет нашего восприятия, но одновременно и творение нашей души, лишь тогда начинается превращение внешнего во внутреннее, мира в “яˮ, начинается просветление». Просветление, безусловно, должно подводить человека к осознанию категории, которую автор именует «безвременьем», когда каждый словно преодолевает реальное время с его «идолами»: войной, техникой, национализмом, подстраиваясь под законы «вечного». Герман Гессе, как и Ромен Роллан, отождествлял национализм с архаической сентиментальностью и считал огромной опасностью для современного мира.

Скрупулезный представитель современных ему событий, писатель также поднимает тему церквей, особенно в часы военного лихолетья, и возлагает на них священные функции «церквей Господа»: быть «оплотом человечности, святыней для обездоленных душ, постоянным призывом к сдержанности, мудрости, любви к человеку, служению Богу». Истоки трагической ситуации автор, в частности, усматривает и в том, что церковные деятели пребывают на службе «трона и войска», а Римско-Католическая Церковь не придает большого значения распространению Библии.

Нарративная стратегия моделирует ситуацию, когда массовый человек у Гессе наделен чертами, порождаемыми переходной эпохой, которые, впрочем, корреспондируют с библейскими пороками: отсутствие веры, легкомыслие, тщеславие, отсутствие смирения, ответственности и т. д., и писатель, веря в бессмертие души, стремится, «как старший брат», «вылечить» ее, прежде всего, любовью, человечностью, чувством братства. Вот почему времена ненависти и готовности к войне буквально универсализируются в специфической гессовской манере, а перспектива спасения выражается посредством догматических призывов типа: не стоит «поддерживать каждый большой крик собственным криком и отвечать ненавистью на всевозможные погромы, затеваемые против евреев и духа, против христианства и человечности». Такие параллели формируют авторский «символ веры» (веры не в религиозном смысле этого слова, а прежде всего обреченной на отвержение «религии расы» и мотивированной поиском истины в области духа), главные постулаты которого моделируются в последних строках стихотворения «Раздумье»:

Путь любви даже в распре горькой
Нам, заблудшим братьям, не заказан.
И не тяжба, не злость,
А любовь и терпенье,
Терпенье в любви
Нас к святой приближает цели.

Духовно истолкованные идеи спасения, пронизывающие переписку Гессе, считались влиятельной манифестацией для духовных пастырей. Красноречива схематичная реакция одного из священников, «человека набожного, храбро державшегося и сильно пострадавшего при Гитлере», приведенная автором: «…Он лишь теперь прочел мои заметки о Первой мировой войне, написанные двадцать пять лет назад, и как немец и христианин целиком соглашается с каждым их словом. Но он должен и честно добавить: попадись ему на глаза эти статьи тогда, когда они были новы и злободневны, он возмущенно отшвырнул бы их прочь, ибо тогда, как всякий порядочный немец, был непоколебимым патриотом и националистом».

Анализируя ход мировой истории, Гессе, собственно, декларирует, что человек сам по себе не является добрым, благородным, миролюбивым («В каждом из нас два “яˮ, и тот, кто знал бы, где начинается одно и кончается другое, был бы совершенным мудрецом»), однако, считает автор, оперируя категориями эталонной духовности, у каждого есть возможность стремиться к добру, миру и красоте. Гессе, ритор любви к человеку, веры в прекрасное как проявление Божественного, не исключает метафизическую природу зла, поэтому человек, по его мнению, должен уподобиться монаху, которому не нужны ни величие, ни счастье, ни героизм. Среди добродетелей, помогающих претерпеть страдания и пережить счастье, он называет мудрость терпения, добавляя, что все эти качества «от Бога, они – не что иное, как искра Божья в нас».

Тайна человеческого бытия, по Гессе, наиболее очевидно проявляется во времена бед и несчастий, когда человечество, инспирированное поиском выхода, осознает, что «один Бог живет в каждом из нас, что каждое место на земле – отечество нам, каждый человек – родственник нам и брат, что знание этого божественного единства разоблачает всякое деление на расы, народы, на богатых и бедных, на вероисповедания и партии как призрак и обман – вот точка, к которой мы возвращаемся, когда страшная беда или великая нежность открывает наш слух и делает наше сердце способным к любви».

В наше время, наблюдая, как под неимоверным натиском пропаганды, злобы, ненависти люди безрассудным порывом объединились в бесконечный караван со свойственными ему признаками массового психоза, повсеместного заблуждения, отречения от прошлого, веры, знаний, традиций и даже самих себя, так и не познав свою суть, не избрав «путь внутрь», солидаризуешься с наблюдениями Гессе, который тонко улавливает и объясняет подобный феномен «стадного начала»: «Единство – прекрасная вещь. Но то, что цветет сейчас пышным цветом, вовсе не единство. Сейчас единство сводится к стадности. Люди бегут друг к другу, потому что боятся друг друга, – господа к господам, рабочие к рабочим, ученые к ученым! А почему они боятся? Боится только тот, у кого нет согласия с самим собой. Они боятся, потому что никогда не признавали самих себя. Это единство сплошь тех, кто боится неведомого в себе самом! Они все чувствуют, что законы их жизни уже неверны, что они живут по старым скрижалям, что ни их религии, ни их нравственность – ничто не соответствует тому, что нам нужно».

Сказано, что нет ничего нового под солнцем. Как и ранее, заблудшие временщики, порабощенные материальным прогрессом, опьяненные лукавством иллюзий, хаосом и ложными идеалами, истлевая в косности убогого невежества, строят новые Вавилонские башни, пленившись «новыми небесами» и сладостраствуя в эфемерном благоденствии. И всё явственнее искрятся своими острыми гранями максимы писателя о том, что войны будут длиться до тех пор, пока человечество не научится жить в царстве духа, а девяносто девять праведников перед Богом – это меньше, чем один грешник в момент раскаянья. Хотелось бы верить, что и нынешняя трагедия, вследствие которой коверкаются судьбы и гибнет огромное количество людей, заставит нас всех, по слову Гессе, «глубже, чем когда бы то ни было, почувствовать, что любовь выше ненависти, понимание выше озлобленности, мир благороднее войны».

Наталья Сквира

Социальные комментарии Cackle