О чем просил Господа Михаил Булгаков и кого считал «великим учителем»?

15 мая исполнилось 130 лет со дня рождения классика мировой литературы Михаила Булгакова.

30 мая 1931 г. Михаил Булгаков, называя себя «одним-единственным литературным волком», которому советуют «выкрасить шкуру», отправляет очередное письмо Сталину, потенциальному «первому читателю» «Мастера и Маргариты» (о чем становится известно из черновика), с просьбой предоставить ему заграничный отпуск из-за физического бессилия и болезни, причиной чего является «многолетняя затравленность, а затем молчание». В качестве эпиграфа автор использует обширный пассаж из гоголевской «Авторской исповеди», акцентируя, в частности, «службу отчизне» ради писательского самопожертвования: «…Мне всегда казалось, что в жизни моей мне предстоит какое-то большое самопожертвование, и что именно для службы моей отчизне я должен буду воспитаться где-то вдали от нее». Однако просьба Булгакова не была удовлетворена, хотя показ «Дней Турбиных» и постановку пьес «Мертвые души», «Мольер» восстановили.

Гоголь, несомненно, был «великим учителем» для Булгакова, в чем последний признавался сам. С девяти лет он, по свидетельствам биографов, зачитывался гоголевскими произведениями, безусловно, и «Мертвыми душами». Эпистолярий Булгакова также полон обращений к Гоголю, упоминаний о нем.

Прочитав работу В. Вересаева «Гоголь в жизни», увидевшую свет в 1933 году, Михаил Афанасьевич напишет: «Боже! Какая фигура! Какая личность!». Не зря М. Чудакова называет автора «Мастера и Маргариты» «новым Гоголем», ведь в метафорическом плане Гоголь будто «укрыл своей шинелью» Булгакова, что отображено не только в памятнике (камень с могилы учителя возложен в изголовье могилы ученика), а и творчестве. «Рукописи не горят», – скажет Воланд, словно подтверждая бессмертие литературных произведений и Гоголя, и Булгакова. Сожжение же Мастером своего романа представляется некой контекстуальной амплификацией, истоки которой проявляются как в драме уничтожения Булгаковым в 1930 г. ранней редакции «Мастера и Маргариты», так и испепелении Гоголем второго тома «Мертвых душ».

Произведения обоих писателей горели, но возродились из пламени. «Затем сожжен второй том М<ертвых> д<уш>, что так было нужно. ‟Не оживет, аще не умрет”, говорит апостол. Нужно прежде умереть, для того чтобы воскреснуть... Как только пламя унесло последние листы моей книги, ее содержанье вдруг воскреснуло в очищенном и светлом виде, подобно фениксу из костра, и я вдруг увидел, в каком еще беспорядке было то, что я считал уже порядочным и стройным», – так, сквозь призму библейского слова, объяснит свой поступок Гоголь. Булгаков, обращаясь к правительству СССР, известит: «…лично я, своими руками, бросил в печку черновик романа о дьяволе…», а в письме П. С. Попову сознается: «Печка давно уже сделалась моей излюбленной редакцией. Мне нравится она за то, что она, ничего не бракуя, одинаково охотно поглощает и квитанции из прачечной, и начала писем, и даже, о позор, позор, стихи!».

Анализируя вопрос о незавершенности/незамкнутости гоголевской поэмы, важно обратить внимание на сверхзадачу автора – показать перерождение человека, написать то, чего, по словам В. Белинского, «и нет еще на свете». Булгаков же, создавая «роман в романе», среди прочих художественных замыслов, гротескно-сатирично изображает Москву, обнажает социальные язвы начала тридцатых годов XX века, духовный кризис и богоборческие интенции государства (взорван храм Христа Спасителя), разоблачая силы зла, скрывающиеся за маской добра, что обозначено уже в эпиграфе («Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо»).

Антихристианская направленность романа, которую утверждают нынче отдельные исследователи, не всегда выдерживает критику, хотя вектор последней относительно оценки Булгакова довольно широк: от атеиста, даже сатаниста (аргументы: сделал Воланда положительным героем, а роман о Пилате – евангелие от сатаны) до невоцерковленного антиклерикала. Обратимся к фактам, где заметен несколько иной ракурс: так, третья жена Булгакова утверждала, что он в Бога «верил, но, конечно, не по-церковному, а по-своему», похоронив же писателя по его воле, с общественной панихидой, без отпевания, говорила об укорах в свой адрес, мол: «как я могла так хоронить верующего человека». Конечно, о воцерковленности Булгакова речь идти не может (по воспоминаниям Л. Белозерской, он посещал богослужения в Зачатьевском монастыре на Рождество и Пасху), тем не менее вопросы веры, осмысляемые писателем в иррационально-гностическом ключе, и богополагание очевидны: «Итак, будем надяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ»; «Горько раскаиваюсь, что бросил медицину и обрек себя на неверное существование. Но, видит Бог, одна только любовь к литературе и была причиной этого»; «Весь я разбит. Оно [нездоровье. – Н. С.] может помешать мне работать, вот почему я боюсь его, вот почему я надеюсь на Бога».

Красноречивым прошением, исполненным молитвенной патетики, можно считать черновую запись Булгакова 1931 г.: «Помоги, Господи, кончить роман», она перекликается со стремлением Гоголя дописать вторую часть «Мертвых душ» и его выверенным жизнью убеждением: «если Бог захочет – всё будет, не захочет – ничего не будет. Как умолить Бога помогать нам, для этого у всякого своя дорога, и он как сам знай, так и добирайся».

Изучение творчества любого писателя подразумевает отсылку на современные ему исторические реалии. Так, по мысли В. Воропаева, главным содержанием «Выбранных мест из переписки с друзьями» являются Россия и ее духовная будущность. Если же общество отдаляется от Бога, ему грозит крах. Уже неоднократно указывалось, что в романе Булгакова значительную роль играет пасхальный метасюжет (действие начинается в среду, на Страстной седмице наблюдается произвол темных сил, а завершение приходится на ночь воскресенья, т. е. исчезновение Воланда связано с наступающим праздником Преображения – Пасхи, когда всё зло изгоняется). «Выбранные места» заканчиваются «Светлым Воскресеньем», в праздник «раздаются слова: Христос Воскрес! и поцелуй, и всякий раз так же торжественно выступает святая полночь, и гулы всезвонных колоколов гудят и гудут по всей земле, точно как бы будят нас? Где носятся так очевидно призраки, там недаром носятся; где будят, там разбудят», но перед этим убедительно показано, как исполинская скука порождает духовную смерть: «Всё глухо, могила повсюду. Боже! пусто и страшно становится в твоем мире!».

Думается, образ исполинской скуки сопоставим с деяниями Воланда и вполне применимыми к нему характеристиками «владыка призраков» и «Князь Тьмы». Так, Булгаков, в 1925 году посетив редакцию «Безбожника», напишет: «Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера ‟Безбожника”, был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее, ее можно доказать документально: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Нетрудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены». Данная ситуация, гротескно и иронически отображающая полемический запал советского атеизма, станет основой эпизодов «Мастера и Маргариты»: Берлиоз утверждает, что он, как и большинство населения, не верит сказкам о Боге, а в ранней редакции (возобновление которой принадлежит М. Чудаковой) издает атеистический журнал «Богоборец» и предлагает написать новозаветную историю: «– Так вы бы сами и написали евангелие, – посоветовал неприязненно Иванушка. Неизвестный рассмеялся весело и ответил: – Блестящая мысль! Она мне не приходила в голову. Евангелие от меня, хи-хи... – Кстати, некоторые главы из вашего евангелия я бы напечатал в моем ‟Богоборце”, – сказал Владимир Миронович, – правда, при условии некоторых исправлений. – Сотрудничать у вас я счел бы счастьем…».

В пилатовских главах предложено художественное переосмысление Евангелия, где Истина возводится к головной боли, воскресения нет, Иешуа воспринимается бродячим философом и не является, по мысли А. Жолковского, Иисусом, а лишь его искаженной проекцией. Такое переиначивание объясняется не только «зашифровкой» объекта Священного Писания в силу невозможности его догматического посыла в советское время, но и пристальным знакомством Булгакова с разнородными гностическими интерпретациями образа Иисуса Христа: «Автор романа не сомневался в историчности как Иисуса, так и Пилата, но не сомневался и в том, что все четыре Евангелия изобилуют позднейшими наслоениями, в особенности касающимися ‟чудес”». И. Л. Галинская, изучая интертекстуальность романа, указывает на такие источники, как сочинения Э. Ренана «Жизнь Иисуса», Ф. В. Фаррара «Жизнь Иисуса Христа». Евангелие же от Иоанна, по мнению В. Лосева, Булгаков трактовал «вольно, сообразуясь со своими творческими идеями».

Воланд, умело меняющий маски на карнавальном пиршестве, ломающем строгий иерархический порядок и ведущем к хаосу, является воплощением критики Булгакова, его отношением к несправедливости и повсеместному безответственному шабашу социума. Христианская тема, которой пронизан этот образ (утверждение о существовании Спасителя, «седьмое доказательство» и др.), воландовское вочеловечивание и даже кредо «каждому будет дано по его вере» расширяют толковательное поле, позволяют избежать однополярной трактовки и отталкиваться от бинарной позиции, совмещающей в себе добро и зло одновременно.

Реальность у Булгакова не что иное, как сплетение тьмы и света, настоящего и потустороннего. Мир превращается в хаос, в котором хозяйничает Воланд. Если Гоголь уверен, что «диавол выступил уже без маски в мир», то Булгаков расширяет трактовку образа сатаны его «деяниями». Известно, что в ранних редакциях сам Воланд назывался Мастером, верша правосудие. Сатана приписывает себе все функции Бога, он словно замещает Его, демонстрируя свою власть над московским социумом, ведь приезжает в город, где в декабре 1931 г. подорвали храм Христа Спасителя, как специалист по рукописям чернокнижника Герберта Аврилакского. Тут важно указать на параллель с «Похождениями Чичикова», которые Булгаков начинал так: «в царстве теней… шутник-сатана открыл двери. Зашевелилось мертвое царство <…> И двинулась вся ватага на Советскую Русь…». Борис Соколов справедливо отмечал, что Воланд – это первый дьявол в мировой литературе, наказывающий за несоблюдение заповедей Христа. Осмысление Булгаковым библейского слова заложено, к примеру, в отдельные фразы Воланда. Так, поучение сатаны «Никогда и ничего не просите. Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут!» – вывернутая аллюзия на «Просите, и дано будет вам…» (Мф. 7:7), которой присущ в полной мере объективный характер. В контексте же исторических реалий, свойственных тому времени, здесь очевидно также прочтение на уровне «писатель – Сталин», о чем уже отмечалось в научных исследованиях. В 30-й главе Мастер сформулирует причину угождения человека в сети духа зла: «…Когда люди совершенно ограблены… они ищут спасения у потусторонней силы!».

Булгаков, опираясь на гоголевские традиции, описывает московский социум, подвластный безумию. Голова без ума как метафора свойственна Берлиозу, Бенгальскому, клиника Стравинского в свою очередь – это место, куда попадают безумцы (Бездомный, Мастер). Пилат, охваченный «непонятной тоской», неслучайно провожавший взглядом ласточку (!), впорхнувшую на балкон, и повторяющий, что ему тесно (аллюзия на «…как ласточка издавал я звуки… Господи! тесно мне; спаси меня» (Ис. 38:14); «Воззри, Господи, ибо мне тесно, волнуется во мне внутренность, сердце моё перевернулось во мне за то, что я упорно противился Тебе…» (Иер. 52:20); «Помилуй меня, Господи, ибо тесно мне» (Пс. 30:10)), просит Иешуа не притворяться сумасшедшим, хотя в следующий момент уверяет, что тот не похож на слабоумного. Человек, в общем-то, неспособен отличить реалии от мифической составляющей: «вы и я – сумасшедшие, что отпираться! Видите ли, он вас (диавол. – Н. С.) потряс – и вы свихнулись, так как у вас, очевидно, подходящая для этого почва». Безумие, согласно Гоголю, сопряжено со страстями, «бесчисленными, как морские пески… и не похожими одна на другую», и неспособностью видеть истину. Наиболее показательна в нарративной партитуре поэмы конструктивная роль фрагментов, где булгаковские члены МАССОЛИТа страдают страстью к еде, люди под воздействием Бегемота стремятся накупить деликатесов, Алоизий Могарыч, одним из прототипов которого был сценарист и драматург Сергей Ермолинский, заражен желанием приобретательства, из-за чего доносит на Мастера, чтобы завладеть его жильем, Иуда тоже охвачен сребролюбием, пьянствующий «красный директор» Лиходеев не имеет отношения к искусству и неправомерно занимает должность и т. д. Социальная сатира Булгакова пронизана фарсом и комизмом.

Автор, используя мотив лунной дороги в конце романа, словно соединяет земной и горний мир, создавая миф о посмертном бытии, «воскрешении» за чертой земной и провожая героя в находящийся в распоряжении Воланда покой. К слову, заслуживает покой Мастер благодаря в том числе и Маргарите, которая, как и Гретхен И. Гете, помогает Фаусту не угодить в чертоги ада и, подобно гоголевской героине, стремится «быть воздвижницей нас на все прямое, благородное и честное, кликнуть клич человеку на благородное стремление…».

Создание Булгаковым романной структуры «Мастера и Маргариты» многовекторно и опирается как на прямое, так и на опосредованное использование гоголевских традиций. Нельзя не согласиться с Ю. Кондаковой, которая приходит к выводу, что «и Гоголя, и Булгакова можно назвать христианскими мистиками, но у каждого из этих художников был свой путь к Христу». Обоих писателей сближают реалии, отображенные сквозь призму метафорического нарратива, гротескная демонстрация образа диавола, воплощающего как зло вселенское, так и взращенное в душе отдельного героя, – в целом нравственную оценку миропорядка. Действительность и мифическая составляющая реальности настолько взаимопроникновенны, что порой различить их границы не представляется возможным, коллажность образов и ассоциативные намеки нивелируют прямое уподобление или достоверное сходство. В стилистике письма Гоголя и Булгакова наблюдается разрешение онтологической метафоры безумия, воплощается библейская нарративная стратегия, когда происходит смысловое расширение от единичного до общего, от профанного до сакрального.

Наталья Сквира

Социальные комментарии Cackle