Порой работники музеев не спешат возвращать отобранные у Церкви святыни. Как к этому относиться?

Отвечает протоиерей Владимир Пучков.

Конфликты и споры между верующими и работниками музейной сферы явление для современной Украины столь же привычное, сколь и непрекращающийся политический кризис.

Реквизируя церковное имущество, советская власть заложила прочные основы этого конфликта и вполне понятные стремления как верующих к восстановлению справедливости, так и музейщиков к сохранению фондов, не оставляют, на первый взгляд, ни малейшего шанса на компромисс.

Впрочем, смею, надеяться, что только не первый взгляд. Во всяком случае, при обоюдном желании компромисса можно было бы достичь. И если за музейных работников мне сказать, по понятным причинам, нечего, то шаги, которые для достижения компромисса могла бы предпринять Церковь, не только для неё посильны, но, как кажется, и весьма полезны.

Как правило, добросовестных музейных работников волнует, в первую очередь, сохранность зданий, помещений и произведений церковного искусства. Причём не просто сохранность, а сохранность в соответствующем виде и состоянии. И здесь появляются первые проблемы. Проиллюстрирую. В молодые годы я служил в старинной сельской церкви. Некогда униатский храм, построенный старанием помещиков Любомирских был по-своему уникален: полутораметровой толщины стены, выложенные кирпичом своды, хоры в задней части храма и по обеим сторонам алтаря, лестницы к которым располагались внутри стен… Когда в начале позапрошлого века храм стал православным, его великолепно расписали в академическом стиле, установили четырехъярусный иконостас с писанными на холсте иконами и золочёнными резными элементами. Храм пережил весь XIX век, революцию, гражданскую войну, разруху и коллективизацию. Постояв закрытым с конца 30-х годов церковь открылась во время оккупации и уже не закрывалась. В начале нулевых я застал храм в состоянии, которое в просторечии характеризуют фразой «плач Ярославны». Старинные иконы в киотах XIX века были замотаны в застиранный, одеревеневший от многократного замачивания в синьке тюль, так, что временами не видно было ликов. Великолепный иконостас был выкрашен в бледно-голубой цвет, а резные Царские врата напоминали детскую раскраску, где виноградные гроздья были фиолетовыми, листья – зелёными, а цветы – жёлтыми. Изрядно обветшавшую от времени роспись в неоднократно «поновляли» местные богомазы и как же я был благодарен Богу, что они не добрались до сводов и алтаря, где сохранилась первоначальная, хоть местами и потрескавшаяся роспись. Завершённость печальной картине придавали запылённые рушники на иконах и стойкий запах застарелого, прогорклого постного масла, которое в старинных, достойных музейной экспозиции, лампадах не менялось годами… Для приведения храма порядок понадобились годы и усилия. И на каждом этапе приходилось преодолевать сопротивление той части местных жителей, кому сомнительная сельская эстетика была милее, чем неповторимая уникальность собственного храма. Но зато когда для иконостаса и киотов была подобрана краска подходящего цвета, когда с Царских врат исчезло безобразное разноцветие, когда были открыты непонятно зачем заложенные вентиляционные окна в ходах, ведущих на хоры, когда храм был избавлен от тюля и рушников, эту самую уникальность смогли увидеть даже те, кому прежде она не была интересна.

А теперь давайте представим, сколько таких, древних, уникальных, являющихся не только памятниками архитектуры, но и произведениями искусства, храмов обезображены разноцветной покраской, завешаны рушниками, ленточками и занавесками, безнадёжно изуродованы неуклюжими пристройками, пономарками, внутренними перегородками. Сколько уникальных фресок сбито и заштукатурено только из-за того, что они остались с униатской поры, сколько перемалёвано бесталанными богомазами за копейки, потому что первоначальная роспись обветшала. Сколько старинных икон имеют на себе отметины от свечей, небрежно поставленных на стоящий рядом подсвечник, сколько кладётся на аналой для лобзания без всяких киотов и протираются бесчисленное множество раз тройным одеколоном прямо поверхности… Я всё понимаю, больно смотреть на ветшающую роспись, холодно молиться в деревянном храме без отопления, неудобно служить без пономарки, бледно-голубая краска самая доступная, а рушники, ленточки и занавески – проявление своеобразного народного благочестия. Но если даже мне, простому священнику, не искусствоведу, не специалисту, далёкому от музейного дела, больно смотреть на иконы афонского письма, замотанные в посиневший тюль или храм XIX века, покрашенный снаружи в три цвета, два из которых – синий и горчичный, то что же нам скажут музейщики? О каком восстановлении справедливости, о каких потребностях верующих может идти речь, когда мы, с нашими же храмами и святынями обращаемся, подчас, как вандалы? Как могут идти нам на встречу люди, иногда всю жизнь посвятившие сохранению зданий и предметов, на которые мы претендуем как законные владельцы, но получив обращаемся не как со святынями или ценностями, а как с трофеями?..

Я прекрасно понимаю, что поднятый мною вопрос не исчерпывает проблемы полностью. Музейные работники тоже подчас ведут себя далеко не как хранители святынь и ценностей и их претензии к Церкви временами бывают надуманными и абсурдными. А порой они и сами заводят диалог в глухой угол. Однако, я убеждён, что внимание к данной стороне проблемы со стороны Церкви могло бы хоть сколько-нибудь способствовать желанному компромиссу или хотя бы создать условия для конструктивного диалога. 

Социальные комментарии Cackle