Без Диккенса в вере многих людей было бы гораздо меньше сиянья и надежды.

Сербский митрополит Амфилохий (Радович) как-то приехал на презентацию своей книги. В зале, ожидая его, собрались тысячи людей. Но, когда он поднимался по лестнице, некая старушка обратилась к нему и просила пообщаться. Он остановился и говорил с ней, и в результате опоздал на 20 минут.

После мероприятия келейник высказал ему:

– Что ж вы так? Там ведь в зале собрались тысячи людей и все ждали вашего прихода. Неужели нельзя было в этот раз не тратить время на какую-то бабушку?

На что Амфилохий ответил:

– Я пришел в этот мир не участвовать в общественных мероприятиях и презентациях, а утешать безутешных и поддерживать всех вокруг.

Так и Сергей Аверинцев переводил филологию как общую науку в филологию как ещё одно средство исцеления человека.

Его лекции по византийской эстетике посещали сотни людей, и Аверинцев открывал им красоту церковного взгляда на мир и вещи, никого не призывая в храм, но показывая, что христианство глубже всех других пониманий и восприятий.

Точно так поступали и другие великие проповедники нашего мира. Они ставили человека перед красотой Христа и красотой всего, что Христово. Они открывали культуру, литературу, философию, красоту как пространство Господне и звали люди присоединиться ко всему этому через личную доброту, служение, молитву и литургию.

И когда мы вновь читаем Диккенса, то понимаем, что в этом и секрет обаяния английского классика – он берет всё любимое нами в жизни (от семейного уюта до вечеров у камина) и открывает красоту любимого нами как красоту христианства.

Всякий обрётший настоящесть человек может вслед за пророком Иеремией повторить: «Я человек, испытавший горе».

Диккенсу тоже пришлось испытать немало, когда он был подростком. Его отец попал в долговую тюрьму, и будущему писателю приходилось тяжело работать на фабрике, где детей, конечно же, не жалели. Но безжалостность взрослых привела лишь к тому, что он сумел высекать слезы жалости из сердец сотен тысяч своих читателей. А путём к этому был его безрадостный труд юности. У Бога всё оказывается на своём месте, и во всём в конечном итоге мы замечаем Его мудрость.

А вот как пишет об этом великий сказочник Ханс Кристиан Андерсен: «Моя вера в людей редко была обманута! Даже тяжелые, горестные дни имели в себе зародыши блага! И все перенесенные мною, как мне казалось, несправедливости, каждая протягивавшаяся мне –часто нежелательно суровая –рука помощи в конце концов все-таки вела к благу! По мере того как мы приближаемся к Богу, все печальное и горестное испаряется; остается лишь одно прекрасное; оно словно радуга сияет на темном небосклоне».

Люди любили Диккенса за то, что он писал об их Англии, о знакомом им мире. Слава его при жизни была колоссальной, возможно, ни один английский писатель не сподобился такой популярности, пока был жив. Но Диккенс не дешевое однодневное чтиво, на которое всегда много охотников. Собственно, популярность массового чтива, каких-нибудь детективов и т. п. держится на том, что обычные люди узнаю́т в таких текстах что-то о своей жизни. То же самое делает и Диккенс – он пишет о знакомом англичанам мире, показывая, что этот их привычный мир пронизан мудростью и милосердием Божиим, что их привычный мир на самом деле есть Божья сказка со счастливым концом для добрых людей.

Тысячи пишущих людей, касавшихся злободневности своей эпохи, остались каждый в своём веке, и имена их неизвестны читателям. Но слава Диккенса остается прежней. И хотя в начале XXвека, в пору расцвета символического искусства, прерафаэлитского движения и популярности Оскара Уайльда, словом, в конце Викторианской эпохи, Диккенс был забыт и людям казалось странным его постоянное обращение к теме добра и зла. Но прошло всего несколько десятилетий, и новые английские студенты 50-х годов вновь открывают для себя Диккенса. И это неудивительно – мода меняется, но предельные, глубочайшие вопросы, которые ставит перед собой каждый желающий разобраться в мире человек, были древними ещё в эпоху античности. А сердца читателей чувствуют, что ответы Диккенса правильны.

Есть писатели, которых ощущают как величие, есть те, кого ощущают как смех, как силу, уверенность, а Диккенса люди ощущают как счастье.

Без Диккенса в вере многих людей было бы гораздо меньше сиянья и надежды. Неудивительно, что в памяти читателей он остаётся, прежде всего, как сказочник, как автор пяти удивительных рождественских историй, из которых самая известная – о богатее Скрудже, который сумел понять, что единственный смысл денег в том, чтобы покупать на них чью-то радость. Невозможно перечислить и охватить, сколько слез счастья и преображения вызвала в людях эта его история. Ведь сказка о Скрудже из тех великих историй, которые дают человеку силу к перемене, когда читатель начинает плакать и говорить: «Господи, как же мерзко, как некрасиво я живу! Сегодня же, сейчас же буду жить по-другому!» Сергей Довлатов писал, что высокое искусство способно оказывать на души религиозное воздействие. Оно и заключается в обращении от текста к Богу и жажде новой, преображенной, светлой жизни.

Антоний Великий говорил: «Единственный путь, ведущий к Богу, – это доброта». Потому так драгоценны те книги, которые побуждают нас к живому, светлому доброделанию. Потому и один известный афонский старец на вопрос некого юноши, каких святых отцов тому читать, ответил: «Читайте Диккенса», – ведь в сказках содержится то же самое, что и в «Добротолюбии», а именно – знание, что, как писал Толкин, «высшие силы постоянно сражаются на твоей стороне», а потому путь добра не может оказаться напрасным.

Потому один английский литературовед говорит, что Диккенс весь обозрим с высоты его рождественских сказок. Ведь в сказках и содержится то высокое знание о жизни, которое взрослые и солидные люди считают неважным, ведь сказки говорят о победе добрых, а не богатых.

Диккенс из тех писателей, кто умножил в этом мире радость, потому что дал читателям напрямую прикоснуться к необыкновенному милосердию Божьему, к Его чуду счастливого конца для всех добрых людей.

Одна моя студентка рассказывала, как дважды в жизни, прочитав «Вино из одуванчиков» Рэя Брэдбери и «Рождественскую песнь в прозе» Диккенса, выбегала на улицу под дождь, протягивала руки к льющимся с неба каплям и была счастлива. Редкие прохожие, прятавшиеся под зонтами, смотрели на неё как на сумасшедшую, но ей не было до этого никакого дела, потому что она чувствовала милость Божию. А ведь это и есть самое главное, когда ты ощущаешь, что у мира есть Бог и смысл, и, ощутив это, пляшешь от радости.

Не секрет, что каждому доброму человеку приходится в жизни много страдать. У средневековых византийцев была даже поговорка: «Хорошему человеку тяжело даже в церкви». Боль сопровождает наш рост. Но Господь задумал нас не для боли, а чтобы мы смогли обрести радость. И Он посылает в мир удивительных редких людей (это могут быть писатели, старцы, мудрые матери, особенные друзья), которые говорят нам, что, как писал Толкин, «тьма не вечна, и не так уж много места занимает она в мире. А свет и высшая красота, царящие за её пределами, пребудут вечно». Счастье доброго человека заключается в двух вещах: живом ощущении реальности Бога и живом доверии Ему. Но доверие Богу не приходит сразу, за него предстоит сражаться. И одно из лучших средств, помогающих в этой борьбе, – это высокие книги и высокие сказки! Клайв Льюис писал, что сказка – великое средство, данное нам для того, чтобы мы, перенеся веру в волшебную страну, впервые увидели веру во всей её мощи и так могли устоять в момент искушения и дождаться радости, обещанной добрым людям.

Людям часто кажется, что христианскими можно назвать только произведения с соответствующей церковной символикой и темами. Но на самом деле можно написать о траве или дереве, но так, что люди смогут через текст прикоснуться к Небу. А можно, по выражению Сергея Довлатова, «всю жизнь копировать древнерусские иконы и проваляться в материалистической луже».

Диккенсу, Фросту, Элиоту или Сайгё не нужно было обращаться к религиозной теме, чтобы в созданных ими строках звучала благодатная красота. Потому что творчество в том и состоит, чтоб, подобно толкиновскому эльфу Феанору, заключать райский свет в дела рук своих. И без этого света не бывает искусства, а лишь только непреображённость с неподлинностью в той или иной форме.

И получается: о чём бы Диккенс ни писал, всё это мы видим в благодатном сиянье небесном и ощущаем, что над бытием почиет Дух Святой. А ведь это и есть признак настоящего христианского произведения – не когда его сюжет повествует о пономарях или иконописцах, а когда мы через эту книгу видим мир как Господне чудо.

Александр Мень как-то сказал, что, глядя в микроскоп, испытывает не меньшее благоговение перед Богом, чем когда служит в храме. Для людей новоначального и формалистического подхода такая фраза кажется неслыханной, но прикоснувшиеся к святоотеческому восприятию мира все сходным образом радуются Божественной благодати, лучащейся из всей мировой красоты: от листвы на деревьях до прозы Диккенса.

Вспоминается ещё одна моя студентка и подруга – человек волнительный. В детстве и юности она испытала много боли, и теперь ей кажется, когда что-нибудь происходит, что препятствие одолеть невозможно. И так каждый раз: рвутся ли у нее сапоги или не хватает заплатить за квартиру, или слишком долго не везут уголь, ей представляется, будто большей боли на земле нет.

– Но вы ведь добрый человек, – говорю я ей. – А у добрых все всегда случается хорошо….

Так всегда и бывает – каждая трудность находит свое решение. И подруга, счастливая и удивленная, говорит:

– Снова, снова Господь помог мне!

– Это закон Рождества, – говорю я ей.

– Какой еще закон Рождества? – удивляется она.

– А такой, – отвечаю я, – что каждое доброе сердце бывает награждено Богом, хотя и случается это не в первой главе сказки нашей жизни…

А великие писатели и существуют для того, чтоб напоминать из века в век читателям тайну о том, что Господь каждый раз знает, что делает, и что Он вправду умеет вести Своих детей к счастью. И даже если мы не понимаем Его планов (а мы их никогда не понимаем), это не мешает нам жить надеждой и быть уверенными, что путь доброты приведет нас к хорошему концу, как это уже бывало в жизнях миллионов и миллионов живших прежде нас.

Литургия и «Рождественские повести» Диккенса – вот лучший способ верно ощутить этот сказочный, обещающий чудо для кротких и утверждающий надежды всех гадких утят Божий мир.

Касаясь Литургии и Диккенса, вдруг начинаешь плакать и ощущать милость и нежность как сущность мира, открывая в глубинах души небесную правду – мир никогда и нигде не переставал быть хорошим, а Господь всегда знает, как наградить всех верных и стремящихся к доброте.

Артём Перлик