«Доктор Живой» Бориса Пастернака

Радость поэта Бориса Пастернака о Воскресшем Господе нашем Иисусе Христе.

Накануне Радоницы хочется продолжать радоваться Пасхальной радостью и делиться с живыми и усопшими этой переполняющей мир и сердце радостью Светлого Христова Воскресения.

В основе названия праздника «Радоница» слово «радость». Мы радуемся и восклицаем «Христос Воскресе!» и в загробный мир. Мы верим, что Господь наш Иисус Христос победил смерть и делимся этой Пасхальной радостью, словно надеждой на скорую встречу, с нашими усопшими.

Поразительно, но в страшное время первой половины ХХ века великий русский поэт Борис Пастернак жил этой радостью о Воскресшем Господе нашем Иисусе Христе. Вспомним только его жизнеутверждающее и громогласное окончание стихотворения «На Страстной»:

Но в полночь смолкнут тварь и плоть,
Заслышав слух весенний,
Что только-только распогодь,
Смерть можно будет побороть
Усильем Воскресенья.

И вот накануне Радоницы хочется с Божьей помощью поделиться Пасхальной радостью с великим христианским поэтом, православным христианином и даже в чем-то исповедником веры – Борисом Пастернаком.

Я помню, в юности его стихи произвели на меня огромное впечатление своей глубиной, целостностью, чистотой, тишиной и даже прозрачностью какой-то. Они были словно глоток живительной родниковой воды…

Сейчас, будучи священником, я понимаю, что стихотворения Пастернака – вершина его творчества, за которою скрывается айсберг исповеднического подвига жизни.

Ведь Борису Пастернаку было очень трудно прийти к православию. И не только из-за времен таких. Он был родом из неправославной семьи одесских евреев-интеллигентов, переехавших в Москву. Формально родители исповедовали иудаизм, на деле же были мало религиозными людьми, которые обращались в мире искусства и делали в нем определенные успехи.

В гимназии он даже был освобожден от изучения Закона Божьего по причине еврейского происхождения.

Но навсегда, как драгоценное золото, пронес сквозь всю свою жизнь первый религиозный опыт, первое общение с православием, дверь в которое ему в раннем детстве открыла няня. Тогда же маленького Борю и крестили в одном из православных храмов Москвы (скорее всего, это была церковь святых Флора и Лавра на Московской улице (в 1935 году была снесена). Совершению Таинства Крещения много поспособствовала именно няня. О своем крещении и няне Пастернак вспоминает в письме от 2 мая 1959 года к Жаклин де Пруаяр: «Я был крещен в младенчестве моей няней…». Причем резонно предположить, что поэт имеет в виду именно Таинство Крещения, совершенное священником, а няня была его инициатором, так под конец своей жизни Борис Леонидович был уже воцерковленным человеком и знал, что такое Таинство Крещения.

Обратим внимание, дорогие братья и сестры, что его воцерковление было не частью религиозной традиции, которая передалась по наследству, но осознанным выбором человека, который развивался в крайне жестких по отношению к православию условиях.

Советская власть. Репрессии. Серебряный век. Его представители, как зеркало, отображали тот бурлящий котел страстей, который кипел тогда в обществе: с одной стороны – декаданс, кокаинисты, масоны, спиритуалисты, увлечение мистикой и эзотерикой; с другой – социалисты, анархисты, коммунисты – разрушители основ. Душа человеческая оказалась между молотом и наковальней. И между убийственными железами идеологий душа Пастернака прошла, как легкое перышко.

Анна Ахматова говорила о том, что Пастернак – большой ребенок. В его стихах это чувствуется. Каким-то таинственным образом он сохранил в себе детство. И это дитя его души пришло к своему Отцу Небесному. Пришло в Церковь. Пришло к православию.

Как писал поэт в стихотворениях под общим названием «Магдалина»:

Когда твои стопы, Иисус,
Оперши о свои колени,
Я, может, обнимать учусь
Креста четырехгранный брус

И, чувств лишаясь, к телу рвусь,
Тебя готовя к погребенью.

Поэт  в этом страшном начале ХХ века, когда многие разучивались любить Бога, учился обнимать «Креста четырехранный брус»:

Но пройдут такие трое суток
И столкнут в такую пустоту,
Что за этот страшный промежуток
Я до Воскресенья дорасту.

Через пустоту, через страшный промежуток ХХ века Борис Леонидович дорос до Воскресения.

Он был очень милосердным человеком, не боялся и не прятался в страшные тридцатые. Помогал репрессированным. Утешал гонимых. 

В 1945 году в стране, где представители государственной власти навязывали народу мертвящий, ранящий душу атеизм, Борис Пастернак начал писать роман, который в итоге назвал «Доктор Живаго». Что это за «Живаго»? Странная похожая на иностранную фамилия? А на самом деле это родительный падеж церковнославянского слова «живой» – «живаго». Итак,  доктор, тот, кто лечит, исцеляет, дарит жизнь. Доктор Живой.

Вспомним, как Пастернак в романе пишет о воинах, сражавшихся на стороне и белых, и красных. Как потом находили на их телах зашитые в одежду бумажечки с текстами 90-го псалма. Вспомним, как Лара стоит возле гроба доктора Живаго и думает о том, что как бы хорошо было, если бы его отпевал православный священник.

Друзья поэта вспоминают, что у Бориса Леонидовича часто в карманах были бумажечки, куда он записывал информацию из Устава православного богослужения, чтобы при посещении церковных служб следить за их прохождением и знать, что за чем идет.

Из-за романа, из-за Нобелевской премии в Союзе началась травля писателя. Санкционированная на самом верху, она приобрела общегосударственный характер. Пастернака словесно возводили на дыбу почти везде – от Всесоюзных собраний до областных и районных организаций образовательного и культурологического направления.

Вспомним стихотворение «Гамлет»:

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить – не поле перейти.

Здесь, конечно, есть намек на страсти Христовы, но и на страдания самого Пастернака, который, как верный христианин, спогребался со Христом, чтобы вместе с Ним и воскреснуть. Каждая строчка данного стиха – кровоточащая рана жизни самого Пастернака посленобелевского периода. 

Травля началась после присуждения писателю Нобелевской премии в 1958 году. Борис Пастернак умер в 1960-м. Два года исповедничества и страданий за правду, а возможно, и за веру православную.

Сын поэта российский литературовед Евгений Борисович Пастернак вспоминает о том, что Борис Леонидович перед смертью исповедовался. Когда он умирал, рядом не было священника. Он исповедовался одной женщине, а та передала исповедь священнику Николаю Голубцову. Так делали в лагерях, когда невозможно было к умирающему призвать батюшку.

Страшные времена. Удивительные люди. Во мраке атеистической пропаганды их души горели свечами. Они стали проводниками Божественного света для нас.

Из стихотворений «доктора Живаго», размещенных в самом романе…

«Гефсиманский сад»

Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко Мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты.

Это, конечно, о Христе, Его Воскресении, Втором пришествии и Страшном суде.

И сегодня, на Радоницу, хочется воскликнуть Борису Пастернаку и всем нашим усопшим:

Христос Воскресе!
И верить, что они нам отвечают:
Воистину Воскресе!

До встречи, дорогие, любимые! Мы еще увидимся. Как баржи каравана поплывем из темноты веков на встречу к Возлюбленному Господу нашему Иисусу Христу.

Иерей Андрей Чиженко

Социальные комментарии Cackle