Рассказ.

– ...Смотри, смотри, эта Галя опять с колбасой сюсюкает с собакой.

– Пфуй, смотреть противно.

– Думает, какие-то грехи этим замолит.

– До чего же она отвратная. И морда заплывшая. Опять, наверно, вчера у них дебош был. Бедные соседи, врагу не пожелаешь такое счастье...

К такому консенсусу пришли две домохозяйки Кетино и Цицино, почти одновременно вышедшие за хлебом.

Объект их нелестных замечаний – невысокая полная женщина в обтягивающих лиловых легинсах не по возрасту, которая стояла на противоположной стороне улицы немного в отдалении и скармливала местной дворняжке куски докторской. Псина жадно заглатывала, то и дело посматривая на благодетельницу с благодарностью. Звали собачью спасительницу Галей.

Восторга и уважения она практически ни у кого не вызывала с той лишь разницей, что кто-то на автопилоте здоровался, а кто-то гордо воротил нос и проходил мимо.

Галя знала об этой нелюбви окружающих и давно не заморачивалась. В жизни у нее хватало своей головной боли, а лишняя ей была не нужна...

...Эта боль – внутренняя и внешняя – преследовала Галю, сколько она себя помнила. С того самого дня, как её отец застрелил из табельного оружия мать. Зачем, почему – так и не выяснили, а спросить было не у кого. Папа, ее обожаемый сильный папочка, сам после этого застрелился. Комната в засохшей буро-красной крови еще долго снилась белокурой Гале в страшных снах, пока явь не вытеснила и это.

Росла Галя в детдоме. Что там видела и перенесла, говорить не любила, иногда прорывалось это клокочущее в ней только в сильном подпитии.

В пятнадцать лет разыскала её в детдоме седьмая вода на киселе – троюродная тетка Катя и взяла к себе.

О любви тут речь не шла, простой расчет был озвучен при первой же душещипательной встрече.

– Будешь мне благодарна, откуда я тебя вытащила, и хоть посмотришь за мной в старости. Поклянись, что сделаешь все, что понадобится.

Галя и поклялась, куда ж деваться. Лишь бы за собой ненавистную дверь закрыть. Только-только немного в себя пришла после казенщины и немного отъелась на теткиных вольных харчах, та ей дело нашла.

– Я тут одну семью приметила, приличные люди. Единственный сын у них. В лепешку разбейся и выходи за него замуж.

Попыталась Галя сказать, что, мол, не спешит она замуж, но куда тут спорить.

– Делай, как я говорю, иначе пойдешь, откуда пришла. Не в институт же тебе идти, а на фабрике работать тоже радости мало. Парень слегка с придурью. Родители хотят его женить. Лучшего тебе не найти.

Так Галя вышла замуж. Видно, что-то свёкры не рассчитали в своих мозговых выкладках, пожили полгода в относительном покое и согласии, потом стали беременной невестке шпильки за шпильками отпускать. Дальше – больше, решили выкинуть совсем. Не так села, не так встала, и вообще они думали, что все будет по-другому. А сын у них, Гоги, просто принц Уэльский, ну и что, что мозгами не Ломоносов, захочет, он и лучше Гали найдет. На ней свет клином не сошелся. Ну и выгнали Галю из дома.

Весь корпус их видел, как бедная Галя с уже слегка видным животиком стояла на тротуаре и просила:

–Дайте мне хоть 20 копеек на дорогу.

И кто-то из соседей, высыпавших на балконы поглазеть, сжалился и кинул целый рубль с Лениным на обратной стороне.

Монета со звоном запрыгала по асфальту. Галя подобрала и пошла себе дальше. Куда она шла, представляла плохо.

Так уж вышло, что в тот день нашла она себе пристанище у каких-то полууголовных типов. Просто пожалели они беременную и приняли.

Тогда Галя не представляла, что все вернется на круги своя, но уже совсем в другой ипостаси.

Потом уже, водворясь снова через пять лет в качестве законной невестки с ребенком на жилплощади мужа, взяла свёкров в оборот. Так уж карты легли. И знакомые блатные помогли, и силы у противных свёкров были уже не те: старость подкралась под шумок с мешком подарков. У свекра склероз начался, а у свекрови перелом ноги так осложнился, что по дому передвигалась с большим трудом.

Жила Галя так, среднему уму не представить, не понять. На что и как, не ясно, но часто бывали у нее шумные пьяные компании с песнями и плясками народов мира. Слишком правильные соседи пытались жаловаться в милицию, потом ставшей полицией, но пьяная Галя кричала на весь подъезд: – Зря не звоните. У меня везде свои связи. Вот вы где у меня все сидите! – и показывала автоматически сложенный кукиш, сопровождая это действие разными нелитературными терминами не для нежных ушей.

Болтали люди, что это покровительство разными нечистыми делами покупается, и всячески чурались всей семьи.

Время пролетело быстро. Сын Гали, Мераб, вырос и в 18 лет женился. Видимо, детские впечатления слишком частых попоек не прошли мимо. И скоро он сам довольно уверенно швырял с балкона пустые бутылки под ноги прохожим и так же уверенно вопил:

– Я вам всем покажу!

Показывать долго не пришлось – молодая жена оставила ему сына и удрала восвояси.

Галя, постаревшая и одутловатая, теперь воевала на трех фронтах: смотрела за свёкрами, утихомиривала пьяницу-сына и как могла растила внука, Лексо.

Однако, несмотря ни на что, находила время на уличных собак. От шумных компаний всегда оставалось много объедков. Вот и шли за Галей местные дворняги косяком по улице, провожали туда и обратно. И не стеснялись ее ни пьяной, ни матерящейся. Потому как собакам – им всё равно. Они человека за сердце любят, на грехи не смотрят.

Потом в доме у Гали появилась новая жиличка. Та самая тетя Катя. Время и её не пожалело, инсульт с ней приключился. А смотреть кому? Гале, естественно. Не зря ж она клятву давала.

Так и жила веселая семейка дальше по ходу текущей реки времени.

– Мой лазарет – психушка, – называла свои пенаты Галя и прикладывалась к бутылке – снять стресс. А протрезвев, меняла памперсы, мыла, стирала, сражалась с сыном Мерабом, чтоб меньше пил. Тот, в отличие от матери, меры не знал и скатывался по наклонной быстро и неуклонно.

Пыталась его Галя лечить, даже священника какого-то чудаковатого вдом приводила – сына отчитывать. Помогло, но так, сикось-накось. Тутпьет, а тут не пьет. Потом опять пьет.

Одна отдушина у Гали была – внук Лексо. Пока был маленький, согревал ее сердце лаской и поцелуями, подрос и стал копировать отца.

– Дурная кровь, – шептались соседи-наблюдатели и переходили на другую сторону, завидев знакомую фигуру в окружении собак.

Самые брезгливые плевали вслед:

– И ты, и твои собаки в один день в один гроб.

Один за другим перешли в вечность старики Гали. Последней ушла тетя Катя, все вспоминала, сколько добра она сделала племяннице: и из детдома спасла, и замуж выдала – облагодетельствовала. Сын Гали часто бил мать и требовал с нее денег на выпивку. Она каким-то образом доставала, лишь бы он не буянил. Иначе с ним справиться бывало еще сложнее.

И во все времена, во все взлеты и падения около подъезда ждали Галю её собаки. Неизменно, как часовые или почетный караул на инаугурации президента. Галя сгорела за месяц, поздно обнаружили рак. На похоронах у нее было очень мало народа, что абсолютно не свойственно для Тбилиси. Не вызывала покойница особого сожаления ни у ближних, ни у дальних. Вспоминали ее пьянство и всякое прочее, непотребное.

К выносу пришли три бродячие собаки и сели поодаль, чтоб людей не раздражать. Люди хоть на вид приличные, а могут просто так пихнуть и погнать, когда их много и у них «мероприятие». Вот Галя была другое дело: пьяная или трезвая, а на собак руку никогда не поднимала. Видно, сердце у нее было другое, из иного теста слепленное.

Мариам Сараджишвили