Каждый раз встречая слова святых отцов, мы должны понимать написанное и сказанное ими в контексте не только текста или проповеди, но и их жизни, и всей современной им эпохи, культуры, времени.

Важно понимать и по какому поводу тот или иной святой отец сказал ту или иную вещь.

Приведем такой пример. В парке растет дуб, и разные специалисты применительно к разным обстоятельствам опишут этот дуб по-разному. Физик скажет о нём как совокупности элементарных частиц, ботаник расскажет о дереве, резчик – об особенностях древесины, культуролог – о культурном контексте, сопровождающем парк и посадку, цветовод – о совместимости или несовместимости дуба с ближайшими клумбами, историк приведет нам историю этого дерева, а также ближайшего к нему города и парка, ландшафтный дизайнер оценит внешний вид, уставший прохожий отдохнет на скамейке в тени дуба, влюбленные выберут его ориентиром места свидания, а поэт восхитится его красотой. И все это будет сказано об одном и том же дереве.  Точно так же и святые отцы могли говорить об одном и том же предмете, освещая его суть и особенности с разных сторон.

Возьмём в качестве примера высказывание святого Иоанна Кронштадтского, резко порицающего искусство.

«По своих похотях изберут себе учители, чешеми слухом (2 Тим 4:3). Не это ли ныне делают светские люди и даже многие духовные? Не сами ли себе избрали они учителей, ласкающих их слуху? Учатся не у Единого Учителя Христа, из Евангелия Его, и не у Церкви Его, а у светских журналистов, фельетонистов, романистов, поэтов, актёров и говорят: ах! Как всё это занимательно, как всё это нравоучительно! И если не на словах, то на деле говорят: нам не надо ни Евангелия, ни церкви с её Богослужением, таинствами и проповеданием Слова Божьего. У нас такие хорошие, пренравственные учителя! Господи Иисусе! До чего мы дожили? Отвергли словеса Твои вспять!»

На первый взгляд святой Иоанн отрицает тут всякую возможность и ценность творческого труда. Но попробуем теперь взглянуть на эти слова в контексте и его эпохи, и его личности и, наконец, богословия в целом.

Искусство и богословие

В истории Церкви за 20 с лишним веков встречались святые, которые в силу тех или иных причин (например, отсутствия образования, советчика, разъяснившего им это дело, и т. д.) не понимали ценность искусства и творчества.

Потому для уяснения этого вопроса нам нужно обращаться не к этим отдельным замечательным подвижникам, а к общей богословской мысли, выраженной согласием святых отцов по этому или другому вопросу. Так, в вопросе об искусстве и творчестве мы обращаемся к Иустину Философу, Григорию Богослову, Василию Великому, Григорию Нисскому, Григорию Паламе, Иоанна Дамаскину и другим святым отцам, поэтам, мыслителям, касавшимся в своём наследии богословия творчества. Обращаемся и к современным подвижникам и мыслителям, понимавшим творчество в контексте дамаскиновско-паламитского богословия, таким как старец Софроний Сахаров, митрополит Антоний Сурожский, Александр Шмеман, Олеся Николаева.

И можно увидеть, что все эти замечательные мыслители и подвижники мыслят творческую способность человека как одну из важнейших грани образа Божьего в нём. То есть способность создавать красоту присуща нам изначально как детям Божьим, и потому красота и культура не являются просто довеском к падшему человечеству, но возможностью внести в слова, дела и мысли благодать Божью. А таковое творчество, по Григорию Паламе, умереть не может, но спасается вместе с человеком. Так Моцарт спасается со своей музыкой, а Андерсен со своими сказками. В Апокалипсисе об этом сказано, что все великие люди всех веков принесут в Небесный Иерусалим славу и честь народов…

Праведный Иоанн Кронштадтский и творчество

Что же касается прекрасного святого Иоанна Кронштадтского, высказывавшегося против театров, литературы и искусства своего времени, то здесь он поступал не как богослов, а как пастырь практик. То есть он не пытался и не старался осмыслить всё высокое богословие творчества в контексте назначения человека в истории и в вечности, как это делали Григорий Палама, Александр Шмеман или старец Софроний Сахаров. Святой видел, какие угрозы с какой стороны приходят к его прихожанам, и отвечал соответственно.

Во времена Иоанна Кронштадтского литературный бал правили Лев Толстой и нигилисты. Толстой был самым высокооплачиваемым писателем времени, гораздо более популярным, чем Достоевский. Влияние Толстого на умы было колоссальным. И не столько литературным, сколько авторитетом его личности. Будучи гением пера, он одновременно создал своё весьма плоское религиозное учение, на свой лад трактуя Евангелие. Но интеллигенция принимала именно Толстого и его взгляды на Церковь, потому что интеллигенция по большей части  находилась вне Церкви. Клерикальная и светская культура были почти полностью разделены. Единственной точкой их соединения в тогдашней России была Оптина пустынь и её старцы. Влияние Оптиной тоже было велико, но Толстой владел умами множества интеллигентных людей. Умами владели и нигилисты, и всевозможные революционеры. Потому Иоанн Кронштадтский порицает литературу как священник, видящий все эти опасности для людей, опасность безверья, неверия в Божественность Христа.

Иоанн Кронштадтский хорошо понимал, отчего Толстой отрицает чудеса и почему его учение так легко принимают образованные люди. Ведь среди интеллигенции всегда очень много умников, знатоков, которые считают, что если они не умеют творить чудеса, то не умеет никто. Таких людей в Евангелии звали саддукеями, а теперь умниками.

Иоанн Кронштадтский нападает не столько на писателей, сколько на гордость большинства пишущих людей, на их нежелание восхититься Богом как источником всякого дара, как Тем, без Кого красота невозможна.

Иоанн Кронштадтский и театр

В XIX столетии в России театр был одним из основных развлечений аристократии, наряду с балами, застольями и игрой в карты.

Иоанн Кронштадтский видел, что всё это отвлекает людей от важнейшего, что любой его знакомый поручик и офицер, граф или князь с удовольствием пойдут на фривольную французскую комедию, а вовсе не на Шекспира и не на всенощную к празднику.

Если бы святой Иоанн писал сейчас, то он был бы рад за всех тех, кто ходит теперь в театры, потому что современные люди – это, по выражению Томаса Элиота, «полые люди», которые «пляшут перед кактусом в 7 часов утра», то есть живут в ритме «С понедельника по пятницу, с восьми до пяти – и так до самой смерти». Театр и вообще искусство (когда оно настоящее) заполняло бы этих «полых людей» светом Господним, но у них вечно нет времени на важнейшее, и лишь лучшие из людей, оглядываясь на прожитую жизнь, видят в ней кладбище загубленных часов – и таких Господь выводит к Своему свету.

Высокое искусство, в том числе и высокий театр, не дают человеку измельчать до такой степени, что с ним невозможно было бы говорить о высоком. Искусство дает не быть мелочными всем тем, кто открывает сердце заключенному в нём свету – свету Божьему.

Пробуждать, вдохновлять, возводить, указывать на важнейшее и давать к нему прикоснуться – вот смыслы искусства. Потому писатель Сергей Довлатов замечал, что перед великим произведением искусства мы останавливаемся и говорим (даже если мы не веруем) «Господи! Как мелко и некрасиво я живу! Сегодня же, сейчас же буду жить по-другому!». И Довлатов замечает, что это – религиозное по своей основе воздействие искусства.

Артем Перлик