Мысли о Рождестве

Обретению подлинности помогает прикосновение ко всему, что живо, ведь лишь живое способно пробуждать души к жизни.

Рождественская повесть Чарльза Диккенса «Одержимый, или Сделка с призраком» об одном учёном, которого тревожат различные горести и неудачи. Некий призрак предлагает ему забыть всё плохое и все прежние обиды, и учёный принимает такое предложение. Однако он забывает также о том, что сам способен совершать зло, и начинает огорчать близких. Он искореняет из памяти не только свою пережитую боль, но и то, как ему было больно, а потому не думает и о том, что больно может быть и другим. В конце концов ученый понимает, что воспоминания о нашей прошлой боли остаются с нами, чтобы мы научились прощать. И в этом важная роль воспоминаний. Их Христос доверяет нашей памяти, чтобы мы простили обидчиков и сами никогда не совершали над другими то зло, которое, как помним, было некогда совершено по отношению к нам.

В конце повести память о боли возвращается к учёному, но теперь он воспринимает её не как страдание, но как благословение, не позволяющее ему вредить другим.

«– Вы человек ученый, а я ничему не училась, – сказала Милли. – Вы весь свой век все думаете, а я думать не привыкла. Но можно я вам скажу, почему мне кажется, что хорошо нам помнить обиды, которые мы потерпели от людей?

– Скажите.

– Потому что мы можем прощать их.

– Милосердный Боже! – молвил Редлоу, поднимая глаза к небу. – Прости мне, что я отверг Твой великий дар, который роднит смертных с Тобою!»

Диккенс гениально открывает, что память о зле дана нам затем, чтобы мы всегда творили добро.

«…Рождество – это пора, когда громче, нежели в любое иное время года, говорит в нас память обо всех горестях, обидах и страданиях в окружающем нас мире, которым можно помочь, и, так же, как и все, что мы сами испытали на своем веку, побуждает нас делать добро».

При жизни Диккенса много ругали критики. Обвиняли и в трафаретности героев, и в нежизненности ситуаций, и в отсутствии мыслей, и в том, что он вызывает у читателей слёзы, упорно не желая видеть в слезах способ очищения читательской души. Теперь имена всех этих критиков известны только немногим учёным, а Диккенс всё так же возмущает тех, кто одержим страстью. Мудрый Честертон писал, что «несчастные и невесёлые люди не могут читать его без раздражения».

Когда Диккенс читал «Колокола» друзьям, они плакали. Нужно быть созвучным доброте, чтобы понимать Диккенса.

Диккенс хотел сделать Рождество днём, когда люди обращаются к милосердию как к единственно верному образу жизни. А путём к милосердному сердцу, по Диккенсу, являются слёзы очищения, которые он и хотел вызвать своими рождественскими сказками.

К Рождественской теме у Диккенса современный человек не приступает случайно. Он должен быть к ней готов. Впрочем, и всё высокое в этом мире требует подготовки. Помню, как один мой друг жаловался, что чувствует себя среди молодых сверстников белой вороной, потому что не пьёт и во всём пытается отыскать более глубокий смысл. Потом он встретил Христа и стал миссионером, но этому предшествовала готовность души, а такое никогда не даётся сразу.

Для меня Рождество всегда было любимым праздником, некой сказкой наяву, и первым храмом в моей жизни стал храм Рождества Христова. Уже потом я много удивлялся мудрости Неба, приведшего меня именно сюда – ведь Рождество со времён викторианской Англии и Диккенса означает ещё и радость о собственном доме. А поскольку в юности мой дом был очень далёк от окна в рай, то всю эту сказку и красоту домашнего уюта я находил в Рождестве.

Попал же я в этот храм необычным образом. В то время у меня накопилось много вопросов к мирозданию, я понимал, что больше всего хочу получить ответы у очевидцев сокровенной сути. Церковное книгопечатание только зарождалось после развала СССР, и потому серьёзной и глубокой литературы достать не удавалось. Мне попросту неоткуда было узнать о красоте церковной мысли, об охвате и разрешении философских, культурологических, филологических и исторических вопросов в свете небесной мудрости. Люди, посещавшие вместе со мной храмы, таких ответов не знали и даже вопросов не задавали.

И вот как-то раз моя мама, выполняя некое поручение по своей работе, зашла в храм поставить свечку перед ответственным делом. Она увидела священника, который что-то рассказывал некой женщине. Мама прислушалась и с удивлением отметила, что ответы священника глубоки. Её поразили звучащее в этих ответах знание иного мира и способность посмотреть на земные проблемы именно с Неба.

Со временем я постигну, что именно так и святые отцы находили ответы на вопросы, которые ставила перед ними история. Они ощущали вечность в себе и потому каждый раз могли дать оценку вызовам времени.

Позже оказалось, что этот священник – такая редкость – был всего один из трёх в огромной епархии, кто умел и хотел работать с молодёжью. И в его храме всегда находилось много студентов, ищущих ответы.

Спустя много лет думая обо всём пережитом я удивляюсь, что христианство обладает колоссальным сокровищем осмысления бытия в Духе, хотя это сокровище редко кому нужно среди людей Церкви, но если уж встречаешь такого живущего Евангелием и мировой красотой человека, то всегда поражаешься, что даже одного его бывает достаточно, чтобы на земле ещё раз зажегся свет.

Я увидел, сколько правды в словах, которые в «Трёх мушкетёрах» произносит Атос: «Мы счастливы, потому что мы вместе. Это очень много, дорогой д՚Артаньян, может быть, это дороже всего, что есть на свете».

Вместе с тем я заметил, что далеко не в каждом посещающем храм человеке христианство расцветает в красоту. Часто люди останавливаются на уровне формы, они научились выполнять ритуал и обряд, но личной встречи не произошло, потому им нечего передать. Между тем ещё А. Шмеман писал: «Больше всего нужно нашему холодному веку живое слово о живой вере. Не просто знания, а живой опыт». Ведь христианин – это тот, кому стоит только пройти по городу, и все вокруг ещё неделю будут говорить об этом. Настолько глубоко и его лицо, и его понимание жизни. И это понимание рождается только от обретаемой и переживаемой вечности, а потому не может быть вычитано в книгах, разве только как уже свершившийся факт. Христианство и высокое искусство помогают не только смотреть на мир, но и прозревать его до глубин, на которых действует Бог. Хотя такое понимание возможно лишь благодаря духовному опыту, который уже есть у человека.

По этому поводу есть удивительная история из книги В. Цветова «Пятнадцатый камень сада Рёандзи». Большой японский банк. Президент банка – японец, а вице-президенты – американцы. Автор книги берёт интервью вначале у американцев. Первый вопрос: «Как к вам относится президент?». Они отвечают: «Он позволяет нам самостоятельно принимать решения, лоялен и высоко оценивает наш труд». «А что в действиях японского президента вы хотели бы изменить?» – «Он не знает цели, к которой нужно стремиться». 

Затем автор берёт интервью у президента. Первый вопрос: «Как вы оцениваете работу ваших американцев?» Ответ: «Они умны, грамотны и не боятся принимать решения».

Второй вопрос: «А что бы в их деятельности Вы бы хотели изменить?» Японец отвечает: «Они никак не поймут цели, к которой надо стремиться»…

Обретению подлинности помогает прикосновение ко всему, что живо, ведь лишь живое способно пробуждать души к жизни. Такова и великая литература, которая ведёт человека к Небу не сюжетом, но звучащей с её страниц благодатью. Это то, о чём Клайв Льюис писал: «Блаженство не в книге, не в музыке – оно только виднеется сквозь музыку и книгу как весть из дальней страны».

Приведу цитату американского фантаста Рэя Брэдбери: «Нет, нет, книги не выложат вам сразу всё, чего вам хочется. Ищите это сами всюду, где можно, – в старых граммофонных пластинках, в старых фильмах, в старых друзьях. Ищите это в окружающей вас природе, в самом себе. Книги – только одно из вместилищ, где мы храним то, что боимся забыть. В них нет никакой тайны, никакого волшебства. Волшебство лишь в том, что они говорят, в том, как они сшивают лоскутки вселенной в единое целое».

Этими словами Брэдбери пытался передать возможность созвучия сердца Духу Святому, когда ты, вобрав в себя опыт всех предыдущих эпох, поступаешь в своей жизни единственно верным образом.

Ведь никто другой, даже святые отцы, не проживёт за нас нашу жизнь. Но все лучшие люди земли могут передать нам драгоценный опыт постижения сути и жизни в русле того высокого, что тебе удалось постигнуть и к чему приобщиться.

Современным православным нередко свойственна боязнь культуры.

Помню, как однажды я говорил с неким знакомым, который ругал сказку «Золушка», считая, что фея-крёстная из сказки – это ведьма. «Ведь фей не бывает, – рассуждал он, – а бывают ведьмы. Значит – она не фея, а ведьма».

Между тем ещё Толкин писал, что в сказке возможно созидающее и доброе волшебство, которое направлено не на власть и владение, но является некой народной метафорой умножающего красоту творчества, способности людей светло преобразовывать окружающий мир.

Кроме того, фейри (волшебные существа) пришли к нам из ирландской мифологии и давно уже стали не предметом веры, но персонажами фольклора, где живут не по законам языческой религии, а по закону легенды и сказочного жанра.

Мой товарищ, будучи малообразованным, считал, что лучше вообще отказаться от сказок, если они не укладываются в его упрощённое видение мира.

Сами же святые отцы никогда не чурались культуры, видя в ней отблески небесного света. Поэтому Церковь знает и святых поэтов, и писателей, и философов, и музыкантов.

Например, святой Григорий Богослов говорил, что дело монаха – молиться, читать классику и писать стихи. Святые Амвросий Миланский, Коламба Шотландский, Кедмон Уитбийский и Илья Чавчавадзе были поэтами. Феофан Затворник взял с собой в затвор мировую классику, музыкальные инструменты и приспособления для научных занятий, считая, что он отгораживается затвором лишь от совокупности ложных людских отношений, но не от всей той красоты мира Божьего, которую так блаженно постигать и познавать.

Все они умели видеть богословие не только в текстах древних книг, а и в шелесте листвы, красоте деревьев и цветов, тени гор и формах облаков, потому что богословием для них была благодать Господня, проницающая мир и зовущая человека познавать, ликовать, хвалить и постоянно умножать красоту в себе и вокруг себя. Святые отцы ощущали, как Бог лучится в бытии и во всей красоте, а потому жили Христом каждую минуты своей жизни, а не только тогда, когда находились на службе в храме. Они знали, что Церковь существует в мире ещё и как закваска, как суть, которая должна распространить себя на все стороны человеческой жизни, сделать нашу жизнь продолжением Евангелия, созвучием Богу, общей жизнью с Троицей. Потому святые отцы могли делать всякое дело: изучать культуру Японии, переводить старинные ассирийские надписи, постигать особенности фонетики древнеанглийского, учить детей, вырезать кораблик из дерева или писать симфонию – и во всём этом жила их устремлённость к Небу, а потому в каждом их деле присутствовал Бог, становясь подлинным его содержанием, для которого подвижники каждый раз находили новые прекрасные формы выражения.

В мировой культуре христианин берёт всё то, что созвучно христианству, что рождено благодатью, в чём мы явно чувствуем христианство, хотя там ничего и не сказано о вере в Бога.

Тот факт, что каждый человек несёт в себе образ Божий, говорит о том, что этот образ проявляет себя в мысли не только тех, кто прямо принадлежит Церкви. Всё, что в мире божественно прекрасно, – от Бога, даже если автор никогда не задумывался об источнике своего дара.

Артём Перлик

Теги

Социальные комментарии Cackle