Дымящийся «глушак», паровоз из советских фильмов, трубы какого-нибудь череповецкого завода, извергающие черные клубы отходов, — это ничто по сравнению с количеством того, что выкуривал за день Колька. Дымил так, что глаза щипало. Дома — ни-ни, а вот на улице или у подъезда — страсть просто. Можно было довольно точно определить его местонахождение в городе: где дым столбом, там и Колька.
Мы к нему сильно не приставали: товарищ был на войне. Там, — говорит, — и пристрастился. Однажды к нему с обличительными наставлениями попыталась было сунуться приходская активистка, так он очень вежливо отвел ее в сторону и в краткой беседе объяснил, что «каждение бесам» — это, по его скромному мнению, дым от выстрелов из оружия разного вида, а также испарения на морозе от крови убитых людей. Потом добавил пару историй про такой вот кровавый мороз, и активистка зареклась обличать кого бы то ни было.
Мы тоже не обличали. А чего обличать: Колька и сам признавал, что всё это не дело, вся эта табачина, бросить бы надо. Да и дорого — страшное дело: «В неделю чуть не полторы тысячи на сигареты уходит, а я мужик скупой. Вот только бросить никак не могу». Насчет скупости подтвердить не можем, наоборот: если кому когда чем-то помочь надо, то первым делом обращаются именно к Кольке. Чтобы хоть раз отказал в помощи — в переезде ли, картошкой ли поделиться, деньгами ли — нет, такого не было вообще. Но курить продолжал вовсю, несмотря на кашель. Так и маялся лет десять, а может, и больше.
С некоторого времени дыму в городе резко поубавилось. Не то чтобы «глушаки» портиться перестали — чего-чего, а это пожалуйста, — а Колька, как оказалось, с табаком расправился. Причем, серьезно, по-военному. Призвали парня к ответу: учи жизни. Тот разулыбался, вздохнул, впервые на нашей памяти не кашлянув ни разу, не захрипев:
— Чего мне вас жизни-то учить? Тут всё просто: из-за жадности.
— А-а. Знаем мы твою жадность, «колись» давай.
— Ладно. Аню помните? Ну, прихожанку нашу давнюю. Которая красавица.
— Конечно. Давно, кстати, не видели. Где она?
— Я узнал, что она, когда была пару месяцев назад у друга в Питере, упала: споткнулась где-то во дворе, ударилась головой о поребрик. Кома. Только-только вышла, состояние сейчас стабильно тяжелое. Еле-еле начала двигать рукой. Ее друг обратился через соцсети ко всем с просьбой, с мольбой даже: помочь с размещением в реабилитационном центре. Короче, нужны были деньги. Много. Я сижу перед компом, в экран уставился, там фото Ани в больнице: вся в бинтах, глаза пронзительные. Курю как сумасшедший — чуть не всю пачку за вечер выдул. Пошел в магазин за новой. Иду и думаю: вот сейчас еще пару пачек куплю, еще пару сотен выкину. В дым ведь выкину, а? Уж не знаю, что на меня и нашло, но у самых дверей табачной лавки развернулся, пришел домой, открыл страницу банка и те деньги, которые хотел потратить на табак, перекинул Аньке на лечение. На следующий день то же проделал. И через день. И так далее. Потому что сравнил: в месяц трачу около трех тысяч на курево, кашляю, как сволочь — а друг Анькин пишет: «Кто сколько может, помогите, пожалуйста!» Что, не могу я разве эти три тысячи не на свои черные легкие, а на Анькину светлую голову потратить? Я ж смогу: мужик я или нет?
Первые дни ломало не по-детски, конечно. Но я представлял себе Аню, которая лежит на больничной койке, и курящего себя: чего стоят мои молитвы сквозь дым, если я, помимо благочестивых фраз, ничем ей не помогаю? Злой был на себя. Так потихоньку и отпустило. Получается сейчас, что больная Аня вылечила меня от пристрастия к сигаретам. А я, сами знаете, мужик скупой: зачем тратить деньги на всякие препараты, если можно бесплатно всё обустроить?
После Коли бросили курить еще двое друзей. Тоже стали Ане помогать. Тоже скупые, наверное.
