Являются ли абсолютно новыми вызовы современному христианину? Беседа с прот. Андреем Кордочкиным

Сегодня виртуальное пространство православных изданий всё чаще пополняется публикациями, посвященными проблемам современной церковной жизни: «расцерковлению», (не)готовности Церкви отвечать на вызовы современного секулярного общества, необходимости преодоления атмосферы «официоза» и пр. В этом нередко некоторые видят кризис современной церковной практики, упущение шанса и возможностей для отечественной Церкви, предоставленных после распада атеистической советской державы. Но, возможно, на эту ситуацию можно посмотреть иначе: как на признак нашего, наконец, взросления, готовности отважиться дать трезвую и строгую оценку проделанной работе, без которой невозможно двигаться далее. Об актуальных вопросах современной церковной жизни беседуем с пастырем, публицистом протоиереем Андреем Кордочкиным, вот уже 13 лет служащим в Мадриде (Испания) в храме равноап. Марии Магдалины, настоятелем которого он является. 


– После распада СССР, спустя более 70 лет атеистического режима люди десятками тысяч стали воцерковляться, жадно впитывать то, чего были лишены долгие годы. Вначале «духовные поиски» приводили к самым неожиданным результатам: в сознании людей могли причудливо сочетаться увлечения теософией и христианством и пр. Затем восприятие веры стало более осмысленным и целостным, хотя всё также могли соединяться в представлении одного человека интерес к консервативным идеям о. Серафима (Роуза) с «либеральными» идеями о. Александра Меня и др. Со временем стало всё более усиливаться консервативное движение в Церкви. Каковы причины этого процесса?

– Мне кажется, что деление на «консерваторов» и «либералов» в Церкви ничего не объясняет. Американский протестантизм, из которого вырос о. Серафим (Роуз), – это крайне консервативное, пуританское направление христианства. В своем истовом пуританизме о. Серафимз (Роуз), на мой взгляд, навсегда сохранил свои корни и свою идентичность, несмотря на длинную бороду и клобук. Движение, которое Вы называете «консервативным», я отнюдь не считаю таковым, и не так уж «либеральны» «либералы». Многие традиционные практики, такие как продолжительная подготовка ко Крещению, крещальные Литургии, возродили именно «либералы». Можно приводить много примеров. Некоторое время назад я опубликовал на сайте «Православие и Мир» материал, посвященный обновленчеству, в котором попытался доказать, что зачастую именно те, кто клеймит «либералов» и «обновленцев», сами являются подлинными преемниками «обновленцев» в их лояльности коммунистической идеологии и принятии советской власти как блага для страны. Именно ради этого вольного принятия и было создано большевиками обновленчество. Так называемые консерваторы сегодня консервируют, скорее, советскую стилистику и мировосприятие. К примеру, совсем недавно на «Правмире» вышло интервью с о. Георгием Митрофановым. Для меня интересной была реакция в социальных сетях тех людей, которых можно условно причислить к «консервативному движению». «Менизм-шмеманизм» – пишет один, другой спрашивает: «А можно как-то повлиять на то, чтобы такие священники не давали интервью. Особенно на православных площадках?» Своей реакцией люди подтверждают правоту одного из тезисов о. Георгия о том, что значительная часть православной общественности по своему внутреннему устройству ближе к коммунизму, чем к христианству, а если содержание потеряно, остается только консервировать форму, сложившуюся в синодальную и в советскую эпоху.

– После почти «эйфории» воцерковления 90-х гг. сейчас всё чаще в церковной прессе звучат проблемы «расцерковления», «религиозного выгорания», «разочарования», появляются такие тексты, как «Исповедь бывшей послушницы», и невероятно бурные их обсуждения в публичном пространстве. Как бы Вы объяснили это явление?

– С «Исповедью» я не знаком. Но читал когда-то книгу М. Кучерской «Бог дождя», где главный сюжет – разочарование  молодой девушки, влюбившейся в иеромонаха. Сама автор так объясняет название книги: «Все это – некоторое язычество, в котором так и осталась моя героиня, несмотря на то, что искренне пыталась пойти по пути Церкви и веры. Но она так и не пришла к Богу, оставшись на низшей ступени его познания». Я думаю, такой была судьба многих людей, но я не стал бы делать общих выводов. Пример людей, падающих с лестницы на одноименной иконе, вполне убедителен. С лестницы можно упасть, но можно и столкнуть. Я всё же считаю, что разочарование бывает там, где есть очарование, неуместный романтизм. Не случайно о. Александр Шмеман писал, что «самое страшное в падшем мире – это падшая религия». Тот, кто изучал историю Церкви, знает, как тесно переплетаются в ней самые высокие и самые низшие проявления человеческого бытия. И не все готовы к этому погружению, и кого-то давлением выталкивает наружу.

– «Разочаровавшиеся» часто указывают на то, что, по их мнению, в современной церковной жизни подменяются понятия уважения страхом и даже подобострастием, расцветает феномен «младостарчества» и т. д. Действительно ли Церковь переживает столь остро описанный кризис сейчас? Каким Вы видите путь преодоления подобных кризисных моментов в современной церковной практике, если они имеют место?

– Я думаю, что не происходит ничего нового. Преподобный Иоанн Лествичник писал о том, как часто человеческие пороки маскируются под добродетели. Нужно стяжать рассудительность, но, к сожалению, у каждого лжестарца оказывается аудитория, которой он востребован. О прочем нужно говорить, скорее, с психиатром, чем со мной.

– На фоне такого обилия публикаций с упадническими интонациями относительно текущего состояния церковной жизни всё-таки какие позитивные процессы Вы бы отметили?

– Я думаю, что это атмосфера свободы. Мне кажется, что если священник толковый и занимается благотворительностью, образовательной деятельностью, еще чем-то полезным, никто его не останавливает. Возьмите церковную Москву: где-то в храме продают книги Римского Папы, где-то проповедуют «православный сталинизм». Цветут, как говорит Мао Цзэдун, «сто цветов». И, конечно, выход духовенства в виртуальную реальность – это и вызов, и колоссальный шаг вперед. Ты сказал или написал нечто, и на следующий день твои слова могут прочитать в любой точке мира. Мы явно живем не в эпоху самиздата.

– Православных часто упрекали в низкой культуре «христианского активизма». Очевидно, что сейчас этой проблемы нет: множество православных порталов, «форумов», «чтений», выставок и пр. интересных и нужных проектов. Вместе с тем, ещё о. Александр Шмеман писал о «соблазне активизма в Церкви»: «Все это, несомненно, нужно. Опасна не сама эта деятельность, а редукция к ней Церкви, отождествление с ней церковной жизни». Как Вы думаете, в современной церковной жизни насколько актуален такой соблазн или мы ещё не достигли такого уровня активизма, чтобы такое искушение возникло?

– Если позволите, я разверну эту цитату. «Том рассказывает вчера об одном из нами “сформированных” молодых священников. У него всего двадцать прихожан. Но он неустанно рассылает им какие-то циркуляры, формуляры, опросные листы, требует, чтобы они на все это реагировали тоже в письменной форме, и т. д. В теперешнем мире, особенно же в Америке, Церковь воспринимается как “предприятие”, как “деятельность”. Священник все время тормошит людей, чтобы они что-то делали для Церкви. А это дело, в свою очередь, измеряется, так сказать, количественным критерием: сколько заседаний, сколько долларов, сколько “дела”». Конечно, самое главное, что происходит в Церкви, и ради чего сама Церковь существует, не измеришь цифрами. Мы пишем отчеты раз в году, московским отцам почаще приходится заполнять разные таблицы и «предоставлять сведения». Это, отчасти, неизбежный атрибут любой структуры, но, конечно, церковную жизнь не свести к этим отчетам об «активности». Иначе получилось бы как в фильме «Добро пожаловать, или Посторонним вход запрещен»: «У всех привес, а третий отряд на месте топчется… А в других отрядах – что ни день, сто грамм, что ни день, сто грамм, а то и сто пятьдесят!»

– Сегодня в некоторых православных общинах наблюдаются попытки возвращения к раннехристианским практикам. Хотя, пожалуй, интерес к опыту ранней Церкви активно стали проявлять ещё в первой половине XX века (вспомним исследования агап П. Н. Соколовым («Агапы, или вечери любви в древнехристианском мире») или их практику (в общине старца Алексея Мечева и пр.). На Ваш взгляд, готов ли современный верующий адекватно воспринять и переживать этот раннехристианский опыт?

– Это очень сложный вопрос. С одной стороны, полная деконструкция всего, что было создано после апостольского времени, будет равносильна Реформации. С другой стороны, очевидно, что многие практики и богослужебные изменения поздневизантийской и синодальной эпохи скорее затемняют, чем проясняют смысл происходящего в храме. О том, к чему готов современный человек, говорить еще сложнее. Тех, кто к чему-то готов по-настоящему, всегда было мало. Я только вернулся с Афона, там, конечно, много людей, готовых не только к тому, чтобы по клавиатуре стучать.

– В наши дни часто говорят о том, что государство пытается активно вмешиваться в церковную жизнь, отмечают и проблему соблазна этнофилетизма. Как можно практически избежать этих «ловушек» в конкретном церковном опыте?

– Я этим Рождеством встретил 15 лет священства и на своём опыте ни разу не ощутил попытки вмешательства государства в церковную жизнь. Подозреваю, что в советскую эпоху заграничные священники ощущали себя иначе. Этнофилетизм? Мы в приходе читаем «Отче наш» на 7 языках. Нужно включать голову – и не будет никаких «ловушек».

– Вы служите несколько в иных реалиях, в условиях европейского т. н. секуляризированного общества, то есть общества, где Церковь отделена от политики, государства, вера вытеснена из публичного пространства в пространство личного опыта. Отец Александр Мень парадоксально считал, что такие условия для Церкви создают возможность избежать многих соблазнов. А на Ваш взгляд, в чём «плюсы» и «минусы» существования Церкви в секуляризованном обществе?

– Это не совсем правда, что на Западе «вера вытеснена из публичного пространства в пространство личного опыта», хотя в России многие рисуют именно такую картину. В Испании, к примеру, в любой государственной школе ребенок имеет право на изучение Католичества в рамках учебной программы. Можно по выбору направить часть своих налогов на нужды Католической Церкви. Чтобы государство поддерживало Церковь, не обязательно с ним сливаться. Когда падает государственное устройство, Церковь падает вместе с ним, что происходило не раз. Конечно, когда кто-то за что-то платит, обычно он ждет чего-то взамен. С другой стороны, Православная Церковь в Бельгии находится на попечении государства, но едва ли испытывает на себе его политическое давление. В секулярном обществе всё же никто не будет на улице бросаться навстречу и целовать руку просто потому, что ты священник. Это держит в тонусе.

– Каков уровень «секуляризма» в Испании по сравнению с другими европейскими странами?

– Особенность Испании в том, что здесь не было ни революции, ни реформации. Зато были три года Гражданской войны, которая разделила общество на два лагеря. Разделенным оно и остается. Испанцы похожи на русских в этом отношении. И религиозность, и антирелигиозность очень истовы. Сейчас маятник, похоже, на антирелигиозной стороне, но католики тем не менее держатся молодцом.

– Какие основные вызовы современности христианству, на Ваш взгляд?

– Есть вызовы не христианству, а христианам. Готовы ли мы принять Евангелие всерьез или только «бла-бла-бла»? В этом смысле никаких новых вызовов ждать не приходится.

– Как современному христианину сохранять баланс и быть «не от мира» и вместе с тем отвечать на вызовы этого мира, избегать эскапизма (простите за тавтологию), бегства от проблем современной цивилизации?

– «Избегать эскапизма» – хорошо сказано. Бежать от бегства. Мне кажется, нужно все время возвращать себя к основам, что называется, «back to basics». «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо всё, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская» (1 Ин. 2:15–16). В то же время Евангелие – это не призыв к побегу. И сам Спаситель временами удалялся от людей, но едва ли это эскапизм. Поиск баланса, да. В конечном итоге у слова «мир» в Писании два значения – мир как совокупность человеческих страстей и мир, который хорош и который Бог возлюбил. Отвернуться от первого, чтобы увидеть второй.

Беседовала Анна Голубицкая

Социальные комментарии Cackle