О биомеханике отношений богатого и бедного.

В проповеди епископа Новомиргородского Антония, викария Херсонской епархии, произнесенной по случаю закладки храма при строящемся в Херсоне приюте для заштатных священно- и церковнослужителей, мы встречаем прикосновение к общеизвестной истине: «Благотворительность во всех своих видах есть боголюбезная добродетель в человеке»(1). Но кроме этого в проповеди высказывается мысль, которая, на наш взгляд, представляет для богословия значительную ценность и заставляет нас задуматься о глубинных основах этой добродетели. Указывая на уникальность христианской благотворительности как религиозного, социального и культурного феномена, архипастырь говорит: «Какое добро не рассеивается ею по лицу земли, какое зло и какие несчастия не исчезают с лица земли от светлого лика благотворительности! Мир до Христа Спасителя не знал этой добродетели, по крайней мере не являлась она совершенно бескорыстная, – и там, где нельзя было ожидать за благодеяния ни наград, ни славы земной не являлась как добродетель целого общества, государства, как это ныне в царствах христианских. И не была даже понимаема правильно сущность ее. Были конечно благотворительные дела, но как случайные проявления высокой, по происхождению, души человеческой, а не вытекали они из бож[ественного] закона любви. Благотворительность во имя Бога, из любви к Богу и ближнему, есть собственно благотворительность христианская»(2).

В цитированном отрывке мы находим важную мысль, возможно, уже и звучавшую в речи богословов, о том, что благотворительность является уникальным явлением христианской культуры. Проанализируем текст. Во-первых, воздается хвала добродетели благотворительности. С обычным риторическим пафосом говорится об этой добродетели как истребляющей всякое зло и всякую несправедливость. Во-вторых, акцентируется, что благотворительность была неизвестна миру до пришествия Христова. Этот тезис уточняется. С одной стороны, утверждается, что благотворительность в своем историческом развитии не была бескорыстной по своей природе. Человек, будучи существом, с точки зрения православной догматики, зараженным грехом, неспособен сам по себе к добродетели. Истинная добродетель, естественно, является только там, где подается человеку необходимая для того Божественная благодать. Здесь имплицитно проявляют себя те богословские тезисы, на которых некогда настаивал Блаженный Августин в полемике с Пелагием. Человек всегда действовал как раб собственной испорченности и потому, замкнувшийся в себе и на себе, если не видел в чем-либо для себя выгоды, то и не считал нужным делать этого. В этой же связи наш преосвященный проповедник указывает: сама сущность благотворительности не была понимаема, что естественным образом следует из того факта, что этой самой благотворительности не было. Ведь как можно правильно понимать то, чего и нет. Здесь прочитывается убежденность в постигшем человека не только практическом, но и гносеологическом кризисе, последствия которого все собою заполнили. Человек пал и потому не способен ни к ортопраксии, ни к ортодоксии.

С другой стороны, указывается: если и были отдельные случаи благотворения в роде человеческом, то нет оснований считать их правилом, ведь все обыкновенно ограничивалось лишь отдельными случаями. Антропологическая этиология этих отдельных случаев, по мнению владыки Антония, происходит как проявление «высокой, по происхождению, души человеческой». Здесь вновь имплицитно воспроизводится интуиция, самое известное выражение которой принадлежит Квинту Септимию Флоренсу Тертуллиану. В своей «Апологии», обращаясь к язычникам, он говорит: «Прислушайтесь свидетельства самой души вашей, которая, несмотря на темницу тела, на предрассудки и дурное воспитание, на свирепство страстей, на рабство ложным богам, когда возбудится как бы от пьянства или от глубокого сна, когда почувствует так сказать, искру здоровья, невольным образом призывает имя единого Бога […] О свидетельство души, естественно Христианской!»(3). Назвав душу естественно христианской, как перевел Карнеев, или по природе христианкой, Тертуллиан создал один из наиболее известных афоризмов на тему естественности христианской религии для человека. И, как мы сказали, именно это представление выказывает себя в проповеди преосвященного Антония, когда он обращается к теме благотворительности вне христианства. И, наконец, заключает свой пассаж епископ утверждением, что благотворительность, осуществляемая на началах бескорыстной, как явствует из контекста, любви к Богу и ближнему, возможна и реальна лишь в христианском обществе. 

Помимо этого нам представляется важным указать и то, чего не говорит в своей проповеди епископ Антоний, но что он мог бы сказать в связи с темой благотворительности. Итак, владыка Антоний не указывает причины имеющей место быть бедности в христианском государстве. Для него, по крайней мере, в данном тексте, проблема хотя и существует, однако свое разрешение она имеет лишь посредством локального устранения последствий собственного существования. Епископ не говорит, быть может, из неуместности подобных речей в данном ситуативном контексте или из убеждения в неустранимости существующих девиаций общественной жизни о возможных путях полного устранения проблемы, он лишь указывает способы компенсации реально существующего в отдельных случаях недостатка.

Подобным образом не находим мы в проповеди его Преосвященства и намеков на попытку теодицеи. Он, как и полагается корректному проповеднику, не вдается в подробности философских и богословских концепций, стремящихся объяснить проблему, а описывает лишь механизмы устранения имеющейся проблемы в сложившейся ситуации, стремясь побудить слушателей к конкретным действиям. Эти обстоятельства нужно учитывать при анализе данной проповеди и прочих, помещенных в «Прибавлениях к Херсонским епархиальным ведомостям». Обыкновенно проповедники, если, конечно, не представляется для того особого случая, в первую очередь стремятся не к демонстрации своих богословских взглядов, а только к поучению. Как известно, хороший проповедник всегда преследует конкретную цель, а точнее, старается следовать трем основным принципам ораторского искусства. «Древние знаменитые риторы, – говорит архиепископ Аверкий (Таушев), – сложную работу оратора выражали в следующей формуле. У оратора, по их словам, три обязанности, по отношению к слушателям: “docere, delektare, movere” – учить, нравится, трогать»(4). Итак, немаловажным аспектом, который следует учитывать при богословском анализе интересующих нас статей, как и при анализе любого другого текста, является интенция каждого автора. Причем чаще всего авторы текстов «Прибавлений» обращаются к конкретным читателям или слушателям в конкретной ситуации и не ставят себе задачи отвлеченно, даже в положительном смысле, рассуждать над вопросом.

Теперь перейдем к рассмотрению содержательной стороны высказанного епископом Антонием. Он, как мы видели, утверждает, что благотворительность является по преимуществу явлением христианским. И действительно, как мы можем узнать из дошедших до нас исторических свидетельств, сама идея благотворительности, в том виде, в котором мы находим ее в христианстве, во всех древних языческих обществах отсутствовала. Как говорится об этом в энциклопедии, изданной Брокгаузом и Ефроном: «Благотворительность как проявление сострадания к ближнему и нравственная обязанность имущего спешить на помощь неимущему, была совершенно чужда классической древности. Древние греки и римляне старались по возможности избегать самого вида нищеты, которая внушала им одно лишь отвращение и ужас; встретить нищего считалось даже дурным предзнаменованием. Иногда римские писатели как будто возвышались до понятия человечности и рассуждали о сострадании […] Но обычная б[лаготворительность] римских богачей носила другой характер: это была собственно не б[лаготворительность], а тщеславная расточительность»(5). На наш взгляд, тезис проповедника об исключительности христианской благотворительности как явления подтвержден.

Однако в истории мировых цивилизаций, по преимуществу политеистических, была одна, которая сохраняла монотеизм во всей строгости. Это – иудейская цивилизация. Именно здесь мы можем найти корни той благотворительности, которая впоследствии появляется в христианстве. Неоднократно в Ветхом Завете мы можем найти упоминания о благотворительности и ее необходимости. «Ветхозаветное нравоучение определяло Б[лаготворительность] как первое и неотложное дело»(6), – сообщает Православная энциклопедия. И действительно, уже в Пятикнижии, а именно в Книге Второзаконие, дается следующее повеление: «Если же будет у тебя нищий кто-либо из братьев твоих, в одном из жилищ твоих на земле твоей, которую Господь, Бог твой, дает тебе: то не ожесточи сердца твоего и не сожми руки твоей пред нищим братом твоим, но открой ему руку твою и дай ему взаймы, смотря по его нужде, в чем он нуждается» (Втор. 15:7–8). Один из ярчайших текстов пророческих писаний об обязанности каждого творить дела милосердия находим в Книге пророка Исайи: «Вот пост, который Я избрал: разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо; раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его, и от единокровного твоего не укрывайся» (Ис. 58:6–7). В Священном Писании Ветхого Завета мы можем найти множество подобных текстов (как канонических, так и неканонических книг), которые ясно свидетельствуют о существовании у древнего Израиля благотворительности не просто как явления, но как религиозной обязанности.

И все же мы не можем сказать, что ветхозаветная благотворительность была идейно и практически тождественна христианской. Одним из существенных недостатков религиозного мышления еврейского народа всегда считался его партикуляризм. Так и идея благотворительности не была свободна от ограниченности рамками богоизбранного народа. Как мы могли увидеть из цитированных фрагментов, вектор практики благотворительности всегда направлен вовнутрь Народа: говорится «нищий», но это необходимо «кто-либо из братьев»; подобно и филантропический пассаж Исайи оканчивается императивом «от единокровного твоего не укрывайся». В той же Книге Второзакония проводится демаркационная линия для милосердствующего израильтянина, притом проводится ровно по границе «Израиль – иноземец»: «С иноземца взыскивай, а что будет твое у брата твоего, прости» (Втор. 15:3). Этот и подобные ему тексты мы находим в первую очередь в законоположительных Книгах Ветхого Завета, а это ясно говорит об авторитетности подобных предписаний. Хотя, как можно увидеть из Книги Притчей, мысль древнего Израиля иногда возвышалась до необходимости всеобщей благотворительности и милосердия даже к врагам: «Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напой его водою…» (Притч. 25:21). Правда, из контекста непонятно: речь идет о враге-еврее, что не делает вышеприведенное предписание исключительным в отношении к нашему вопросу, или же говорится о всяком враге, в том числе и об иноплеменнике-гое. Кроме того, если продолжить цитацию, то мы увидим, что автор не так уж и благожелателен, когда говорит о мотивах подобного милосердия к врагам: «Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напой его водою: ибо, (делая сие), ты собираешь горящие угли на голову его, и Господь воздаст тебе» (Притч. 25:21-22)(7). Также нужно отметить, что рассматриваемая цитата касается в первую очередь не благотворительности как таковой, а милосердия к врага, что ставит перед нами уже другие проблемы: ведь милосердие к врагу, каковыми бы ни были побуждения к таковому, в значительной степени диктуется самим статусом врага. Врагу следует благотворить не столько в силу его нищеты, сколько в силу особого, хоть и негативно маркированного, отношения к врагу в любой культуре. А значит, в общем-то, мы вряд ли можем говорить о какой-то особой значимости цитированного места для осмысления ветхозаветного взгляда на благотворительность. Ключевым для Ветхого Завета является понятие «народа». Этот этнофилетизм может казаться нам ущербным, но с исключением из ветхозаветной религии понятия об избранном Богом народе мы, по-видимому, не получим ничего, кроме нежизнеспособной абстракции. Именно поэтому благотворить следует в первую очередь своим соплеменникам. Именно поэтому мы вновь заключаем, что тезис, предложенный в гомилетическом контексте епископом Антонием более полутора века назад, вполне справедлив и доказуем.

Теперь рассмотрим, как выглядит наша проблема с христианской точки зрения. Мы проанализируем лишь некоторые тексты, которые на финальной стадии нашего анализа послужат нам для окончательного подтверждения высказанного тезиса. Во-первых, нужно подчеркнуть, что благосердие и помощь нуждающимся для христианства являются не ценностями периферийного значения, а чем-то весьма и весьма важным. Чтобы доказать это, достаточно взглянуть на контекст, в который помещаются тексты, касающиеся благотворительности. Так, в Мф. 25:34–36 Сын Человеческий, обращаясь к праведникам, стоящим по правую сторону престола славы, говорит: «Приидите, благословенные отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира. Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне». Наличие у человека дел благотворительности и милосердия здесь становится принципом, по которому определяется место человека у престола Царя славы. Праведники, таким образом, всегда благотворительны и сострадательны; грешники этих добродетелей лишены, а потому не могут быть наследниками Царства. Разумеется, если мы рассмотрим все эсхатологические параболы и образы, предложенные Спасителем в Его земной проповеди, то основные требования, предъявляемые к стоящим на Суде, будут различаться. Однако тот факт, что в число этих необходимых для спасения дел входят дела благотворительности, сам по себе весьма показателен. Итак, христианин обязан давать всякому просящему: «Всякому просящему у тебя дай, и от взявшего твое не требуй назад» (Лк. 6:30). Это и подобные ему места, неоднократно встречающиеся в евангельском тексте, ясно говорят о необходимости благотворительности. Одной из характерных черт этих текстов является их универсальная направленность. Нигде мы не найдем уточнений, подобных ветхозаветным, о благотворении ближнему и взыскательности к иноплеменнику. Следовательно, христианская благотворительность направлена не только вовнутрь некоторой социальной, культурной или религиозной общности, а в идеале простирается на всякого человека. Широчайший миссионерский потенциал христианства, в полной мере себя обнаруживший в проповеди апостола Павла, снимает все ограничения и разделения, создавая новый универсум. Для дел милосердия, таким образом, уже нет границ.

И все же следует сказать, что, скорее всего, в силу технического удобства реализации дел благотворительности, оборот средств и имений, разделяемых для помощи нуждающимся, осуществлялся в основном внутри Церкви: «Все же верующие были вместе и имели все общее. И продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого» (Деян. 2:44–45). Этот факт, однако, не противоречит сказанному нами о своеобразном плюрализме христианской благотворительности. Ведь и апостол Павел пишет к галатам: «Итак, доколе есть время, будем делать добро всем, а наипаче своим по вере» (Гал. 6:10). Апостол не порывает радикальным образом с прежней, прочно укоренившейся традицией благотворить ближним своим по вере, но при этом расширяет круг тех, кто должен быть облагодетельствован, делая этот круг тотальным. В этой связи необходимо упомянуть о том, что благотворительность имеет не только дидактическое и текстуальное, а также нравственное основание, но и богословское. Милосердие есть один из важных атрибутов Божества, а потому его воспроизведение на уровне индивидуального и социального праксиса является способом уподобления Богу, стяжания святости. Если Бог «повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф. 5:45), следовательно, подает блага Свои всем, то и христианин должен уподобляться в этом своему Творцу. Не случайно у Мф. фрагмент о праведных и неправедных, о любви к врагам и всепрощении завершается максимой: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный» (Мф. 5:48). 

Думается, что теперь не может возникнуть сомнений в уникальности христианской практики благотворительности. Мы увидели, что наряду с уникальностью она характеризуется и превосходством над всеми моделями этой практики, которые существовали в предшествующие эпохи. Теперь же, чтобы продемонстрировать, что из общин апостольских интересующая нас практика не исчезла бесследно, а распространилась по всему христианскому миру, приведем два примера из древнехристианской литературы. Первым делом обратимся к древнейшему на сегодняшний день памятнику христианской письменности первых веков – к «Учению двенадцати апостолов». В этом памятнике, называемом также в русской транслитерации «Дидахи», относительно благотворительности говорится следующее: «Не будь простирающим руки, чтобы брать, и убирающим, когда нужно дать. Если имеешь [что] от [трудов] рук своих, отдай в искупление грехов твоих. Давай не колеблясь, и давая не ропщи, ибо ты знаешь, Кто есть добрый Воздаятель награды. Не отвергай нуждающегося, но во всем будь общник с братом твоим и [ничего] не называй своим. Ибо если вы общники в бессмертном, то тем более в смертном!»(8). Как мы видим, в данном источнике излагается уже предложенный нами христианский взгляд на благотворительность, за исключением лишь момента всеобщности в благотворительности, так как говорится об общности «с братом», то есть с христианином. Но, думается, уже сказанного выше достаточно, чтобы убедиться в общечеловеческом, а не только внутриобщинном характере христианской благотворительности.

Другой памятник подобного рода, который, будучи результатом рефлексии над уже существующей практикой благотворительности, указывает нам однозначно на прочную в столь раннее время укорененность этой практики в жизни Церкви – «Пастырь» Ерма. В нем, а именно в книге III, содержащей так называемые подобия, излагается взгляд на благотворительность как на взаимовыгодное сосуществование богатого и бедного. Приведем текст из «Пастыря»: «…Когда богатый подает бедному то, в чем он нуждается, то бедный молит Господа за богатого и Бог подает богатому все блага, потому что бедный богат в молитве и молитва его имеет великую силу пред Господом. Богатый подает бедному, веруя, что ему внимает Господь, и охотно и без сомнения подает ему все, заботясь, чтобы у него не было в чем-нибудь недостатка. Бедный благодарит Бога за богатого, дающего ему. Тот и другой делают дело»(9). Общая работа иллюстрируется при помощи образа вяза и виноградной лозы, изображающих богатого и бедного соответственно. Бедный произращает плод молитвы, а богатый, не имея такового, облегчает подвиг бедного и умножает плод. При всей видимой утопичности и сглаженности этого образа ведь это, скорее, пожелание, чем актуальное соотношение; он окончательно упрочивает ниши позиции и дает право утверждать: благотворительность изначально оформилась как неотъемлемая часть христианской жизни. На месте заповеди о милосердии возникает биомеханика отношений вяза и лозы, богатого и бедного.

Итак, разносторонне исследовав тезис епископа Антония о христианстве как том истоке, в котором возникла и развилась идея благотворительности, отсутствовавшая в ее современном виде в прежних религиозных сообществах, мы можем заключить, что этот тезис вполне справедлив. На первый взгляд может показаться, что никакой оригинальности в исследованном нами высказывании нет. Однако нам представляется, что все же здесь присутствует нечто, заслуживающее внимания, причем внимания не только богословия. Если правильно понять предложенную преосвященным Антонием мысль, то мы можем получить еще одно мощное апологетическое и миссионерское оружие. Современное секулярное общество, пытаясь дезавуировать все прежде бывшие ценности и успешно осуществляя данную операцию, все же почему-то отчаянно стремится ухватиться за гуманистические идеалы. Это вносит значительный диссонанс во всю современную культуру. Человек, отрекаясь от Христа, стремясь создать новую систему ценностей, сам не замечает, что его дочь, подобно ветхозаветной Рахили, сидит на тех идолах, которых он с таким усердием ищет, чтобы истребить. Таким образом, осветив еще одно белое пятно в поле зрения современного человека, Церковь сможет снять хотя бы некоторые культурные противоречия. Напомнив миру, что именно в христианстве свое начало получила большая часть современных гуманистических ценностей, мы сможем освоить новые пространства для миссии Церкви.

Протоиерей Иоанн Гориа

Примечания:

1. Слово, произнесенное преосвященным Антонием, епископом Новомиргородским, викарием Херсонской епархии, пред закладкою храма во имя Пресвятой Богородицы, именуемой Корсунской, при строящемся в г. Херсоне приюте для заштатных и бесприютных священно-и церковнослужителей Херсонской епархии // Прибавления к Херсонским Епархиальным Ведомостям. № 13. 1862. С. 227.
2. Там же. С. 227–228.
3.#Тертуллиан. Творения. Ч. I. / Пер. с лат. Е. Карнеева. СПб.: Издание второе, Кораблева и Сирякова, 1848. С. 42.