24 августа на 48-м году жизни в Нью-Йорке в эмиграции умер известный русский писатель Сергей Довлатов. Его творчество в прозе, как и творчество Иосифа Бродского в поэзии, стало знаковым для нескольких поколений людей советского и постсоветского времени.

Он ушел, не попрощавшись,
Позабыв немой футляр…
А мелодия осталась ветерком в листве
Среди людского шума еле уловима:
О несчастных и счастливых,
О добре и зле, о лютой ненависти
И святой любви.
Константин Никольский. Музыкант

Сергея Донатовича можно назвать сатирическим социальным писателем, вскрывающим несуразицы советской действительности и быта. Но, мне кажется, это слишком мелко для него. Он сам, например, в дневнике «Соло на ундервуде/ Соло на IBM» писал, что существует три категории писателей. Первая – это ремесленники, которые стараются создать остросюжетную историю (на писательском жаргоне «завернуть»), интересную и увлекающую читателя, чтобы можно было за нее получить  неплохой гонорар. Вторая категория – писатели-профессионалы. Эта категория более высокого уровня. Они пытаются разобраться в психологии человеческой, в эмоциях, чувствах и поступках. И третья категория: писатели, стремящиеся сквозь нашу непростую реальность бытия пробиться в вечность – к Богу.

На мой взгляд, Довлатов принадлежал к творцам третьей категории. Сквозь все фантасмагорические истории с пьянством, распутством, карьеризмом, сочными диалогами, иногда выходящими за рамки цензуры, нелепыми парадоксами советской идеологии писатель уходил куда-то в глубину болящего человеческого сердца. И там обретал то, что уже было не от мира сего…

Как он сам о себе писал в повести «Заповедник»: «В  июле  я начал писать. Это  были  странные  наброски, диалоги, поиски тона. Что-то вроде  конспекта с  неясно очерченными фигурами и мотивами. Несчастная  любовь,  долги, женитьба, творчество, конфликт  с  государством. Плюс, как говорил Достоевский – оттенок высшего значения». Во всем его творчестве чувствуется этот оттенок высшего значения…

Довлатова как писателя отличают две очень характерные черты. Пронзительная искренность, честность повествования и бесконечная любовь к человеку со всем его клокочущим кипящим бульоном из добра и зла, который называется сердцем человеческим.

Сергей Донатович никогда не позиционировал себя как религиозный писатель. Он говорил в одном из выступлений на радио «Свобода», что  создание религиозного произведения – одна из самых сложных задач, стоящих перед писателем. И мало кому в этом удавалось достичь успеха, хотя провалов было очень много. Одним из крупнейших успехов в литературе на религиозную тематику Довлатов называл творчество Достоевского, и в частности роман «Братья Карамазовы».

Но, мне кажется, можно сказать, что Сергей Донатович симпатизировал православию. Он нигде об этом не говорил прямо, только вскользь – косвенно, будто бы невзначай. Но именно это невзначай, может быть, и дороже многого. Так, например, в вышеупомянутых дневниках Довлатов писал, что русская литература очень помогла православию в миссионерстве, так как она во многом была пронизана верой в Бога.

А в повести «Заповедник», где автор пишет о времени, когда он был экскурсоводом в музее-заповеднике, посвященном Александру Сергеевичу Пушкину, читаем: «В монастыре я познакомил Таню с хранителем Логиновым. Поговаривали, что Николай  Владимирович  религиозен  и  даже  соблюдает обряды.  Мне  хотелось побеседовать  с  ним о вере, и я ждал  удобного случая. Он казался веселым и спокойным, а мне этого так не хватало...»

Кстати говоря, в той же повести Сергей Донатович написал о Пушкине: «В местной библиотеке я нашел десяток редких книг о Пушкине. Кроме того, перечитал  его  беллетристику  и  статьи.  Больше  всего меня заинтересовало олимпийское  равнодушие Пушкина.  Его  готовность  принять и  выразить любую точку зрения.  Его  неизменное стремление к последней  высшей объективности».

Думаю, что подобное можно сказать и о самом Довлатове. Он, как и Александр Сергеевич, не стремился осуждать, ставить клеймо, разрабатывать идеологические и философские теории. Он хотел просто разобраться в жизни, найти в ней высший смысл, истину и правду бытия. И главным инструментом этого познания самого себя, ближнего своего и человечества в целом была любовь. Есть в этом что-то от евангельской заповеди Христа: «…Да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф. 5:45).

В повести «Иностранка» есть эпизод, когда с главным героем, которым во всех произведениях является сам автор, спорит один диссидент. Довлатов его спрашивает о том, что является самым главным в жизни? Тот выкрикивает: «Справедливость». А Довлатов ему отвечает: «Мне кажется, что милосердие». И именно милосердие, словно живая целебная вода, с Божьей помощью притягивало и продолжает притягивать читателей к творчеству Сергея Донатовича Довлатова.
Он будто бы говорит своему читателю: «Ты устал. Работа, деньги, карьера, удушающий вал поп-культуры и различных идеологий, пытающихся тебя «обработать». Ты издергался и изнервничался. Зайди ко мне в гости, посидим на кухне, выпьем чайку или откроем бутылочку вина, поговорим искренне, откровенно. Разделим эту тяжкую ношу человеческой жизни на двоих. Вдвоем ведь легче нести».

На мой взгляд, Довлатова можно сравнить с милосердным самарянином из известной евангельской притчи. Он именно самарянин, то есть человек, ведший непростую жизнь, в которой было много взлетов и падений, греха и попыток выбраться из него. Но Довлатов не только самарянин, но еще и милосердный самарянин. Он не прошел мимо избитого и израненного своего современника, но наклонился над ним и попытался исцелить его елеем своих слов. Почему? Помните, как в том старом советском мультфильме о букете цветов: «Просто так». Из любви и милосердия. Может быть, его милосердный самарянин не знал, в какой стороне находится гостиница. Но он честно попытался взвалить на себя «раненое» поколение и пронести его в верном направлении, сколько сможет.

И сегодня, когда, используя журналистское клише, «вновь наблюдается очередной виток холодной войны», его голос продолжает звучать во время боевых маршей как хриплая тихая мелодия саксофона, которая пытается при наличии сильнейших идеологических и политических колоссов нашего времени обратить внимание на душу и сказать: «Во всем этом важно нам не потерять в себе человека. Важно развить в себе с Божьей помощью милосердие и любовь».

Иерей Андрей Чиженко